Буквенный угар - [2]
Синие дочкины глаза дивились цинизму слогана, и вот когда вспомнилась некстати недавняя эта поездка в одну из шведских тюрем.
Неподалеку от Линчеппинга существовал медицинский профилакторий.
Этакий санаторий выходного дня.
Его упразднили за невостребованностью. А в корпусах обустроили тюрьму легчайшего режима.
Такой режим, знаете ли, для проштрафившихся на экономическом поприще. Для незадачливых бухгалтеров, медлительных магазинных воришек, компьютерных абъюзеров и прочего невыдающегося криминалитета.
В сосновой рощице стоял сей полигон исправления. Был он светел стенами, широк окнами, просторен холлами.
Решеток нет. Зачем? Каждому подневольному обитателю на ножку надевают браслет с датчиком. Браслет снять сложно. Да и куда бежать?
По зданию нас водил начальник тюрьмы.
Вот камера.
Комната на двоих. Туалет и душ. Холодильник и телевизор. Чисто и светло. Похоже на трехзвездочный отель.
Тюрьмой не пахнет. Пахнет несвободой. И еще томительное что-то реет в воздухе. Мне хочется быстрее уйти. Здесь горе. Горе. Ступор. Тупик. Выйти из него можно, но ценой громадной и кропотливой внутренней работы.
Но всех остальных в группе впечатляет другое.
Чистенькие заключенные ходят по зданию неспешным скандинавским ладом — кто по делу, кто с работы, кто в кафе платное, кто в спортзал.
В коридоре через каждые пятьдесят метров на стенах прозрачные пакеты с бинтами, бактерицидным пластырем, антисептиком. Если поранил руку на работе — сам прижги ранку, заклей, забинтуй.
Все мужчины очень стильные и очень разные, хотя одеты одинаково — серые футболки и черные комбинезоны.
Солярий работает. И парикмахерская.
Кто-то из ребят интересуется — есть ли тут карцер. Начальник кивает радостно: «А как же! У нас все серьезно! Идемте!». Спускаемся в бельэтаж.
«Вот!» — открывает белую дверь наш Вергилий.
Белая комната. Белая кровать. Окошко маловато и высоковато. Чистейший туалет. Стерильная чистота.
Мы все — один немой вопрос.
Даже шведский тюремный страж ловит горестные волны нашего удивления: «Какой же это карцер?».
— Нет телевизора, — поясняет он, — нельзя работать во время нахождения в карцере, нет гостей, нет кафе, только обычное меню.
Мы замерли. Мы слагали впечатления в слова, но у нас не получалось. Никак…
Нас ведут пить кофе с тортом в столовую для всех.
Чисто, как в операционной. До. Не после.
Мы притихли от всего этого разнузданного гуманизма.
Мы смутно подозреваем, что некоторым из нас на свободе живется победнее и потеснее. И наши души тщатся обрести баланс и утешение…
А нас все добивают!
— Заработки здесь невелики, — говорит начальник тюрьмы. — Заключенные трудятся на сельскохозяйственных работах в окрестности и получают за свою работу только одиннадцать крон в час.
Быстренько пересчитываем в уме: пятьдесят рублей в час, четыреста в день, да на всем готовом, да в таком комфорте, — ничего себе наказаньице!
Уныло глядим на комнаты для гостей и родственников — четырехзвездочный отель!
Бредем к выходу. В холле к начальнику тюрьмы подходит один из отбывателей, что-то спрашивает, улыбается.
Тут одна тетенька из наших не выдерживает! Она решительно подхватывает флегматичную переводчицу, приближается к парню и спрашивает порывисто:
— Так в чем же ваше наказание?!
Начальник вежливо наблюдает, только ноздри чуть дрожат.
Парень слегка краснеет и, волнуясь, объясняет, что, дескать, стыдно ему тут, и по жене тоскует, и детям сложно объяснить, и репутация потеряна.
— Нет, — настаивает тетенька, — но вот здесь, в тюрьме, в чем же все-таки ваше наказание?!
Парень не понимает сути вопроса, начальник тактично глядит на часы и говорит о делах, мы киваем и идем к выходу.
Парень растерянно смотрит нам вслед…
«Гражданин! Отсутствие у Вас судимости не Ваша заслуга, а наша недоработка».
Странные у меня ассоциации…
Господи!.. Господи!..
Всю жизнь запросто разговаривала с Богом.
Оказалось, что с собой.
Он-то молчал все это время, знал, что мне и с собой поговорить не скучно.
А теперь вопросы задавать уже неинтересно.
Сколько же я молчала, прежде чем заговорила с Тобой вот так:
— Мой бедный измученный Бог, чередующий «да» и «нет» невпопад, Тебе нынче не нужно мое прощение? За мое недоумье, за боль?
Утомленный, скучающий, разочарованный, хочешь пожить еще в одном теле сегодня?
Се человек. Мужчина. Нерв. Спазм у горла петлей. Вины разные бамбуковой казнью растут сквозь сердце, глаза и рот.
Ты не мог бы устроить ему юбилейный год? Год, когда прощаются долги неоплатные? Год, когда кончается рабство?
Пока он еще любит свободу? Пока дыхание жизни тревожит еще его ноздри? Пока различает он запахи ветра? Пока еще верит…
Стараюсь ни разу не обронить давно надоевшее «дай»…
Так не просить, чтобы было дано доброй мерой.
Лукавой жертвенности наперерез, прижми ладонь к моим губам.
Скажи: «Девочка, знаю прежде прошения».
Скажи: «Если даже ты так любишь его, то как же люблю его Я».
Скажи: «Сделайте это. Сотворите свою реальность. И Я улыбнусь вам».
…И сказал тогда мой герой, прочтя после Бога эту мою молитву: «Ключевое слово „сотворите“. Ты — божественная женщина».
И было мне — хорошо. До нашей встречи оставалось два месяца.
