Букет роз - [50]
Записка коротенькая: «В три часа ночи соберитесь все в одно место».
Трудная задача! Всех заключенных членов забастовочного комитета около десятка. Удастся ли их известить? Да и как собраться всем вместе в три часа ночи? И где?
Усатый ага стал думать.
Взошла утренняя звезда. Сверкая среди облаков, она словно старалась хвастливо показать себя миру.
Духота сменилась свежестью. В тишине отчетливо чеканились по каменным плитам кованые каблуки тюремных часовых: тук, тук, тук, тук…
Позади тюрьмы, за полуразрушенной оградой, притаилась группа вооруженных людей. Несколько человек бесшумно подползли к часовому и повалили его. Он лишь коротко и глухо вскрикнул. Видно, заткнули ему рот. Один из нападавших взял винтовку часового и, прижимаясь к стене, подошел к воротам тюрьмы. Тут он прикладом оглушил второго часового, распахнул ворота и крикнул:
— За мной!
В ворота хлынуло человек двадцать. В темноте они ползком близко подобрались к воротам. Тишину разорвало еще несколько вскриков:
— Товарищи в тюрьме! К выходу!
— Да здравствуют Советы!
Голос Нины, молодой, звонкий, кричал «ура».
Во дворе тюрьмы завязались рукопашные схватки с надзирателями. Раздалось несколько выстрелов, но все обошлось благополучно, никто из нападавших не пострадал. Рабочие ворвались в караульное помещение и обезоружили внутреннюю охрану тюрьмы. Двери камер распахнулись, и заключенные хлынули во двор, а потом на улицу.
Успеху операции содействовали два подкупленных надзирателя. Нет, они не сочувствовали большевикам. Они просто хотели «подзаработать»…
Начинало светать. Горизонт полыхал зарей, как гигантским алым знаменем. Нина вынесла стул из караульного помещения, вскочила на стул и громким голосом стала читать освобожденным призыв Бакинского Совета.
— «Да здравствует революционный пролетариат и Петроградский гарнизон! Да здравствует новое, революционное государство во главе с Лениным! Да здравствует Советское государство! Ура!»
— Ура! — закричали все в один голос.
Толпа направилась к почте. Кто-то громко запел:
И все горячо подхватили:
Песня крепла, набирала силу, зажигала сердца, воодушевляла. И хотя было еще очень рано, из домов выходили люди, присоединялись к толпе и тоже начинали петь.
Вдали, на высокой башне Раманинского замка, впервые за шестисотлетнюю его историю вспыхнул и затрепетал на ветру красный флаг революции. Он был виден из многих сел Апшеронского полуострова. На пыльных тропинках, ответвляющихся от дороги у замка, появились новые люди. Над их головами тоже развевались красные флаги.
И откуда появилось так много людей! Они заполнили все улицы, площади, дороги. На лицах — праздничное торжество. Закопченные, узкие, убогие улицы огласились громовыми возгласами: «Да здравствует русская революция!», «Да здравствуют большевики!», «Да здравствует Ленин!» Сквозь выкрики слышались звуки музыки, раздольно и широко плыли песни.
В эти торжественные и радостные минуты Нина вспомнила Мустафу и его мечты о свободе и счастье. Пришло, пришло время, о котором так страстно мечтал Мустафа, за которое он отдал жизнь… Слезы душили Нину. «Мустафа, Мустафа… Ты немного не дожил до этого светлого дня!»
Гудки промыслов то усиливаются, то умолкают, то снова усиливаются. Они сегодня звучат не заунывно, не тоскливо, а победно, празднично. И на лицах рабочих ликование.
Вот и солнце появилось, яркое, счастливое, словно приветствовало волнующееся людское море.
Взвился красный флаг и над водохранилищем. Вокруг крана, который был всегда закрыт для народа, столпились женщины и дети с ведрами в руках. Гызбест открыла кран, и вода забила фонтаном. Весело и громко она объявила:
— Водяной дракон сбежал! Подходите, пейте вкусную воду! Пресная загульбинская вода! Набирайте кто сколько хочет, всем хватит!
По рабочему поселку двигалась огромная толпа. Нина вытерла слезы. Она шла рядом с Усатым агой, который высоко держал над головой красное знамя. Как сказочная жар-птица, оно рвалось вперед и ввысь, радостно трепетало над головами людей, звало их в неизведанное светлое будущее.
Перевел М. Шкерин
РАССКАЗЫ
ДРУЗЬЯ
Тяжелая заржавевшая дверь полутемной камеры со скрежетом приоткрылась. Усатый тюремный надзиратель — одна рука на кинжале, в другой связка ключей — бросил на узника беспокойный взгляд, быстро отступил назад и захлопнул дверь. С минуту он стоял в коридоре, прислушиваясь к тому, что происходит в камере, потом отошел, неслышно ступая.
Гордое спокойствие заключенного вызывало у надзирателя страх и недоумение. Уже в который раз, приоткрыв дверь, тюремщик заставал поэта в одной и той же позе, но не подавленность, не растерянность, а твердая решимость угадывалась в этих скрещенных на груди руках, в слегка закинутой назад голове с высоким лбом мыслителя.
«Я видел многих узников, но такого еще не встречал, — тихо пробормотал надзиратель. — Откуда в нем это спокойствие? Ведь на рассвете его должны казнить…»
О бесстрашном поэте Вагифе[6] надзиратель немало слышал и раньше, но впервые увидел его тут, в тюрьме. Мужество этого осужденного на смерть человека в кандалах и наручниках и пугало, и вызывало невольное уважение.
