Бухенвальдский набат - [23]

хрустальный колокол, в голубоватой дымке..

Последний луч... Последний отзвук лета!

1970

* * *

Еще немного, и последний листик

календаря в безмолвье упадет.

Хочу творить. Но путаются мысли,

крыло не расправляется в полет.

За годом год ступаю с тяжким грузом,

увы! не проторенною тропой.

Замаялся. И притомилась муза,

видать, ушла на временный покой.

Зима лютует. Но жива природа,

она лишь мирно спит и видит сны.

Устал безумно... Но в преддверье года

я полон веры в торжество весны.

Она придет, придет по бездорожью,

прибавит силы и развеет грусть.

Вернется муза. На сраженье с ложью

солдатом правды снова подымусь.

Весна придет. И забушуют воды,

и кликнет первый гром над головой:

«Лишь тот достоин жизни и свободы,

кто каждый день идет за них на бой!»

1970

К ЕВРЕЯМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Я так далек от вдохновенья

, и муза слишком далека.

Я удручен. Но, к удивленью,

наружу просится строка.

Сейчас, увы, не в силах петь я,

чтоб голос плыл за рубежи.

Но ты, строка моя, скажи:

«Он насмерть не захлестан плетью,

он не замучен, хоть затаскан,

весь для людей, хоть нелюдим,

и не почил в телеге тряской

назло гонителям своим».

Он — это я. Тоской объятый,

вкушаю горьковатый плод.

Закончился семидесятый,

в моей судьбе — бесплодный год.

Не диво, коль плененный ворон

не может ринуться в полет

иль вишня, рытая под корень,

подарков сочных не дает.

А я не ворон и не вишня,

я человек, и тем больней

быть вроде нищим, вроде лишним -

в опале честный иудей, на положении «эрзаца»

(не та меня родила мать),

благоволения мерзавцев

как милостыню годы ждать...

А тем из нас, что словно глухи

и даже будто бы в чести,

готовые, как псы на брюхе,

перед тиранами ползти,

тем, для которых «хата с краю»,

мол, притесненья не про нас,

им первым ребра поломают,

как только грянет черный час.

Они неужто позабыли,

как по веленью палачей

евреев гнали и травили,

в застенках мучили врачей,

как со страниц газет московских

выказывали злой оскал

столбцы статей «антижидовских»...

И день за днем крепчал накал.

О нет, не в гитлеровском рейхе,

а здесь, в стране большевиков,

уже орудовал свой Эйхман

с благословения верхов.

И было срамом и кошмаром

там, где кремлевских звезд снопы,

Абрамом, Хаймом или Сарой

явиться посреди толпы.

Еще мгновенье — быть пожару!

Еврей, пощады не проси!..

И сотни новых бабьих яров

раскинулись бы по Руси.

А тех, кто выжил бы на горе,

замыслил так Державный Ус,

к чертям, в таежные просторы,

ликуй и пожирай их гнус!

Но, верно, добрый был ходатай,

и Бог его услышал речь:

вдруг околел тиран усатый

и в грязь упал дамоклов меч,

а не на головы евреев.

И чудом выжил мой народ.

Но уничтожены ль злодеи?

Нет, жив антисемитский сброд!

Он многолик, силен и властен,

стократ коварней, чем «тогда»,

а потому стократ опасней.

Гипнотизирует « жида »:

мол, мы с тобой — родные братья,

тебе и место, и почет.

Потом сожмет в «любви» объятьях,

аж сок ручьями потечет.

Что ж, ты сегодня очень сытый:

Есть курочка и рыба-«фиш».

Как будто в полное корыто,

Бездумно, тупо вниз глядишь.

Взгляни же в небо голубое!

Хочу тебя предостеречь:

и надо мной, и над тобою

опять висит дамоклов меч.

Глупец! Опомнись, жив покуда,

пока не оборвалась нить,

уразумей: второго чуда,

второго может и не быть.

Грядет зловещее гоненье,

Гоморра будет и Содом.

Пойми, глупец, твое спасенье

в тебе самом, в тебе самом!

Уже сегодня за решеткой

тот принужден годами быть,

кто смело выдохнул из глотки:

«В Израиле хочу я жить!»

А завтра? Я подумать смею,

припертые со всех концов,

«владыки» разрешат евреям

уехать в край своих отцов.

Их, верно, примут там с поклоном,

им будет новый воздух впрок.

Но разве может миллионы

принять к себе земли клочок?

К чему нам всем пускаться в бегство

с большой и нам родной земли,

где протекало наше детство,

где наши предки возросли?

С ней — наша радость и печали,

в едином с русскими строю

ее в боях мы защищали,

как мать родимую свою.

Мы к ней проникнуты любовью,

на ней живем мы семь веков.

Она полита щедро кровью

народа нашего сынов.

Мы с ней в любые штормы плыли

и брали тысячи преград.

В ее могуществе и силе

и наш неоспоримый вклад.

Еврей — ученый, врач, геолог,

скрипач, кузнец и полевод...

Мы — не «рассеянья осколок»,

нас тыщи тысяч, мы — народ!

Кто скажет, что еврей похуже,

чем, скажем, чукча иль калмык?

Так почему же, почему же

в изгнанье наш родной язык?

Один-единственный понуро

плетется серенький журнал.

Неужто это — вся культура,

которую народ создал?!

Где наши школы, институты?

Ни одного и ни одной.

Театры где? Давно закрыты.

И вся культура наша смыта

антисемитскою волной.

Конечно, царская Россия

была евреям не мессия.

Однако сквозь ее прорехи

возрос гигант Шолом-Алейхем

и Перец, Бялик, Шолом Аш...

А где же этот «Шолом» наш?

Так кто же, по какому «ндраву»

и по теории какой

у нас святое отнял право —

еврею быть самим собой?

Не мы как будто в сорок пятом,

а тот ефрейтор бесноватый

победу на войне добыл

и свастикой страну накрыл.

Но, к счастью, Гитлер предан тленью

и рейх его повержен в прах.

Так почему же черной тенью

не в небеси, не в облаках,

в моей стране бродить он смеет,

тараща свой отвратный лик?

Не он ли вырвал у евреев,

да с корнем, их родной язык?

Не он ли в том, пятидесятом,

Михоэлса сбил наповал?

Не он ли предал нас проклятью

и шрифт еврейский разбросал?