Бухенвальдский набат - [18]

Так почему сгореть ему в огне

на жертвеннике злобного безумья?!

Вершители судьбы материков,

на вас глядит Сикстинская мадонна.

Она пришла

из глубины веков —

судья и обличитель.

Не икона!

Она совсем не там, «на небеси»,

а рядом,

и, хотите не хотите,

как сам «наместник Бога»,

папа Сикст,

пред ней благоговейно преклонитесь.

Бессмертная,

она превыше вас

великая в своем молчанье грозном,

она предупреждает в этот час:

— Опомнитесь,

пока еще не поздно!

Предотвратите атомный пожар:

в нем никуда от гибели не деться.

Пускай Земля —

наш кров,

наш добрый шар —

пребудет

мирной цитаделью детства!

1964

* * *

Который месяц и —

ни строчки!

Куда девался мой Пегас?

Неужто я дошел до точки,

неужто мой талант погас

и даже яркий день весенний

его не может пробудить?..

Наступит ли оно,

мгновенье

живительного озаренья,

иль уж талант не возродить?

Не ведаю...

А дни ползуче

без вдохновения текут,

душа и мысль

не ткут созвучий,    Я

холстов поэзии не ткут.

В оцепененье,

монотонно

моя мечта едва живет

как бы под спудом многотонным,

не в силах ринуться в полет.

Но я, как прежде, —

жажду битвы со Злом державным

за Добро.

— О Боже, — я шепчу молитву, —

вдохни огонь в мое перо,

яви, Господь, простое чудо:

раскрепости,

дай в руки меч,

чтоб мог я страстно,

жив покуда,

сердца людей

глаголом жечь!

1964

МАРТ

У нас в Москве не как на юге,

март и весна — и не весна:

то ясный день, то снова вьюги,

пруды и реки всей округи

еще не одолели сна.

Но под московским небосводом,

не дожидаясь теплых дней,

вовсю работает природа!

Ты только подглядеть сумей,

сумей увидеть и услышать

то, что иному невдомек...

Март — не капели звон под крышей,

не первый солнечный припек,

не сонных речек пробужденье

и даже не слепящий свет...

Травы

подснежное движенье,

скворцов

неприлетевших пенье

увидь, услышь,

коль ты — поэт...

1964

* * *

На свете сколько б лет ни прожил я,

тот зимний день я не забуду.

Открылась дверь:

в мою прихожую

старик принес лесное чудо,

пушистое и благородное,

не елочка — а загляденье.

И так сказал:

— В ночь новогоднюю

пусть будет в доме украшенье.

А вечером, как полагается,

на самом на почетном месте

свою нежданную красавицу

мы нарядили, как невесту.

С гостями в полночь дружно чокались,

вино разгорячило лица,

так звучно каблуками топали —

аж затрещали половицы!..

Мне это навсегда запомнится:

как свечи, лампочки мерцали.

Была та елочка — покойница.

А мы вокруг нее плясали...

1964

* * *

Присядь, мой друг, поговорим.

Не знаю, что со мною сталось.

Идут года, и мы горим...

А сколько мне гореть осталось,

гореть, чтоб — пламенем душа

и жаркое сердцебиенье?

Так отчего же тише шаг

и все замедленней движенья?

Все тот же луг, все тот же сад

в цветенье яблонь розоватом.

Все так, как много лет назад...

Да я не тот, что был когда-то.

Иль хмурый день, иль меркнет свет

и рано наступает вечер?..

Не много лет, а много бед

легло таким, как я, на плечи.

Ты с удивленьем не смотри

и обо мне не думай плохо:

ведь в каждый год я прожил три!

Что тут поделаешь — эпоха!

1964

В НАШЕМ ДОМЕ

Косички — хвостики крысиные,

косые лапки журавлиные,

от язычка пощады нет.

А дальше — дорисуй портрет... ’

Блестят, как изумруды, зубки,

и чапельничком чудо-губки.

Струят глазенки ясный свет.

А дальше — дорисуй портрет...

1964

* * *

Ушедший год стихом я начинал,

его и завершу своей строкою.

Я не искал спокойствия причал

и не предамся ни за что покою.

К чему покой — стоячая вода,

затянутая тухловатой тиной?

Нет, я желаю, чтоб мои года

срывались водопадами с плотины,

турбины-дни вращая без конца,

чтоб стих светил, как солнечная веха,

стучали чтоб слова мои в сердца,

будили в человеке Человека.

Я времени теченья не страшусь,

не отступлю пред бандой фарисейской.

Я — сын твой, а не пасынок, о Русь,

• хотя рожден был матерью еврейской.

В бою я защищал тебя, как мог,

мой долг высокий — Родине служенье.

Год новый наступает на порог.

Сраженье —

это жизнь моя.

Сраженье.

31 декабря 1964

* * *

Сегодня волей высшей власти

мой день рожденья —

юбилей.

И нет оваций.

Это к счастью,

мне, как полынь, претит елей.

Да, время пулею несется,

чтоб пулей сердце поразить.

Ну что ж...

Сегодня светит солнце,

и надо жить,

и стоит жить.

Я не хочу пока итожить —

что людям дал,

что — задолжал.

Уже десяток пятый прожит.

Шестой...

Зеленый свет,

вокзал...

Лишь на минуту остановка,

и дальше в путь,

и дальше в путь.

В моей руке

перо—винтовка

и нету права отдохнуть.

Не знаю, сколько мне осталось

до точки той,

до тупика...

Известно: есть на свете старость,

есть обреченность старика.

Но не затем я поднял к бою

кулак с отточенным пером,

прийти чтоб к вечному покою

покорным, сытым старичком.

Дел впереди —

край непочатый!

Осуществить хотя бы треть..

Нет, я — не рупор,

я — глашатай.

Мне не положено стареть.

Август, 1965

ПТИЦЕЛОВЫ

Трещал мороз суровый.

Румяные сынки,

подростки-птицеловы,

расставили силки.

Добавив крошки хлебные

в пшено и коноплю,

воскликнули:

— Любезные,

пожалуйте в петлю!

Пернатых голод гложет,

их ветры леденят.

Но чудо!

«Птички божьи»

к приманке не летят.

Они сидят на крыше

и зорко смотрят вниз,

как будто голос слышат:

«Синицы, берегись!»

Сынки ворчат в засаде,

проходит час, другой,

старшой из них с досады

дружкам махнул рукой:

— Клади силки в карманы,

топчи приманку в снег!..

И эти, как ни странно,

войдут в грядущий век!..

1965

СТИХИ О МОДЕ

Незыблем диалектики закон,