Будни - [117]

— Ты сейчас это решил?

— Нет, я об этом думал не один год.

Макар Иванович пристально смотрит на него.

— Так что же?

— Со мной никто об этом не говорил.

— Бывает и так, — тихо говорит Макар Иванович и склоняется к столу.

Аверьян начинает следить за собой: не сделал ли чего плохого? Иногда в этом доходит до крайностей.

Все это замечает Макар Иванович. Как-то, в начале лета, после шумного дня, он подходит к Аверьяну. В глазах лукавый блеск.

— Ну, как со сведениями?

— Старосельцы что-то никак не соберутся.

Макар Иванович стучит по столу пальцами.

— Боюсь, как бы Проня не подвел с покосом. У него что ни день, то чудо. Пешком, говорят, теперь и не ходит, все в седле! Где-то сумку полевую достал…

Оба смеются. У председателя старосельского колхоза Маноса все время какие-нибудь чудачества. Одернут — начнет работать хорошо. Через недельку опять чем-нибудь увлечется.

— На пашню приедет, — говорит Макар Иванович: — «Ну, какие будут ко мне вопросы?» Если вопросов нет, лошадь стегнет и — обратно. Знаешь что, толковали мы тут и решили прикрепить тебя к Старому селу. Скажем, пойдешь ты в сенокосную группу Васьки Хромого и станешь там работать. Конечно, встретишься и с женой и с Настасьей. Придется другой раз и дома ночевать — не обойдешь свою деревню.

Макар Иванович сбоку пытливо поглядывает на Аверьяна.

— А почем знать, как лучше-то? Все равно когда-нибудь надо это дело решать!

Аверьян не отвечает.

— Нет, мы тебя не неволим, — говорит Макар Иванович. — Ты теперь сам решай! Время уж наладить и эту сторону… Небось уж и годы. Под сорок-то есть?

— Да, есть…

— Не забывай. Теперь на тебя больше будут оглядываться.

Макар Иванович улыбается и ясно смотрит на Аверьяна.

Глава восьмая

Аверьян приходит домой как странник, робко осматривает высокий въезд, темную крышу над ним, темные ребра настила. Как покривились столбы! Он осторожно заходит в сарай. К нему навстречу медленно бредет собака.

— Ну что, Зорька? Как ты тут?

В сарае полумрак. Пахнет свежими вениками. Он видит знакомые очертания вещей, их милую простоту и опрятность. Все — как всегда. Не заходя в избу, он опускается на сено у левой стены и лежит с открытыми глазами.

Марина появляется неожиданно, сразу замечает его и останавливается в середине сарая. В старом ситцевом платье, без платка. Она стоит отвернувшись, наклонив голову, видимо, все еще не хочет поверить, что он пришел и останется с ними.

Аверьяну становится жаль ее, но он боится показать это, мягко говорит:

— Сядь, посиди немного.

Она садится рядом с ним на сено.

На деревне совсем тихо. В окне, на задней стене — оранжевый квадрат света. В хмельнике поет соловей.

— Все валится, — говорит Аверьян.

Она машет рукой.

За эти два года они ни разу не смотрели в глаза друг другу. Марина постарела и как-то притихла.

— Письма от Аленки нет?

— Нет. В этом году, поди, и не приедет.

— Ну, отдохнуть-то все немного дадут.

Молчание.

У ворот начинает потягиваться и скулить собака.

— Скоро солнце взойдет, — говорит Аверьян. — Ночи нет совсем.

— Да уж какая ночь. Еще только прошли Петровки.

Она встает и выпускает собаку.

Аверьян тоже встает, выходит в ворота. Дом стоит на пригорке, в середине деревни. Отсюда широко видно. Вправо, за овсяным полем, над Модлонью лохматая полоса тумана. Деревни по берегам Модлони совсем скрыты в тумане. Кое-где виднеется крыша. Слева, из Раменского леса, подкрадывается к Модлони маленькая кривая речушка Аньга. На ней слышится ленивое постукивание, но ни мельницы, ни самой реки не видно — в тумане вся земля. Смутно виднеется в огороде отяжелевшая бледная трава. Аверьян идет в огород смотреть огурцы. Роса изливается с листьев ручейками.

Он ходит по меже и выбрасывает из травы камни, поднимает в хмельнике наклонившиеся колышки, подпирает в углу огорода старую рябину. У него такой вид, как будто он никогда не отлучался.

Марина что-то рассматривает на рассаднике.

— К вечеру-то затопить баню? — робко говорит она.

— Пожалуй…

Это похоже на настоящую семейную жизнь…

Он открывает отводок и придерживает его, пока Марина выходит из огорода. Когда она прислушивается к стуку мельницы, он тоже стоит поодаль и слушает.

— Немного тянет, — говорит она.

— Узелок-то как-нибудь размелем.

Молчат, оба думая об одном и том же.

— Конечно, лучше на себе, — говорит Аверьян. — Пока кругом объедешь — солнце взойдет.

Они кладут мешок с зерном поперек коромысла, так что он свешивается на обе стороны. Аверьян несет сзади. Мешок почти касается его груди. У Марины большой конец. Она шагает бодро, с поднятой головой, юбка высоко подоткнута, босые ноги розовеют от росы.

Собака бежит впереди. Она стара. Шея у нее наполовину седая. Аверьяну приходится кричать во всю глотку, чтобы заставить повернуть ее к реке, но она все бежит вперед и, когда они скрываются в хлебах, разыскивает по следу.

— Совсем оглохла Зорька, — говорит Аверьян.

— Да…

Река Аньга пересохла, заросла ситкой. Несколько молодых уток взлетают из травы.

Они переходят реку, не выбирая брода, и опускают ношу на песок, чтобы размять руки и плечи. Зорька лакает воду.

Светлынь. Под ногами видна каждая песчинка.

Марина стоит и поправляет кофту. Движения ее уверенны и спокойны.