Будни - [9]

Оставшись один, Антон зажил совсем плохо. Готовить на себя не стал, открывал ножом консервы, да и те до дна не ел. Курил бесперебойно, удушливо кашляя. Дом убирал чисто, мыл полы, ходил босой из комнаты в комнату, смотрел в окна на реку — она осталась, как была, и лес на том берегу, как был.

Пенсию ему дали уже давно, полную, хорошую, он ездил за ней на мотоцикле в поселок, в сберкассу. Потом забирал в магазине хлеба на неделю, водку, грузил в коляску. Пил в одиночку, когда по-черному, ничем не заедая, а когда растягивая бутылку на целый день, как лекарство.

Сыновья приезжали теперь пореже, и Антон, зная, что они хоть и молчат, но осуждают его нынешнюю жизнь, старательно дожидался, что кто-то из них проговорится, укажет ему, а он скажет: ты мне не указывай!

Никакого зла на них у него не копилось, да и не с чего было копиться. Но вспоминалась вдруг ненадолго всякая давняя чепуха, на которую он раньше нисколько не сердился, а сейчас она выборматывалась в башке, помогая ему вооружиться на всякий случай.

В эту пору мы виделись с ним, пожалуй, чаще, нежели раньше. Он был ничем не занят, одинок, и то мне удавалось выманить его на совместную рыбалку, то он и сам вдруг появлялся у меня в поселке.

Поздней осенью задул с залива над кордоном ветер, он набирал силу и вой, хотя казалось, что уже сильнее некуда, волны на реке пошли вспять против течения, а выло дремуче, словно земля еще не создана и жизни на ней нет.

В такой день возник у меня в доме Антон. Я не представлял себе, как он смог пробиться сквозь такую погоду на мотоцикле.

Он снял с головы мокрый шлем, утерся шарфом, сел.

— Как же ты доехал?

— А ничего… У тебя есть выпить?

— Если останешься ночевать, дам.

Он выпил стакан водки, поклевал через силу закуску.

— Слушай, я пропаду… Не могу один. При людях совестно, а сам с собой пла́чу.

Чем его можно было утешить? Ничем.

Под утро он укатил, не дождавшись, покуда я проснулся…

Прожив зиму в городе, ранней весной — снег еще не сошел на дорогах — я поехал на кордон проведать Антона, по правде сказать, беспокоясь, в каком виде застану его. Что он жив и здоров, мне было известно от Миши, уже работавшего в городе инженером. Я звонил ему на службу, он отвечал мне с привычной односложностью, но в голосе его появились еще и суровые нотки, когда речь заходила об отце.

Встреча с Антоном обрадовала меня. Он был неимоверно тощ, курил так же запойно, но лицо его было чисто выбрито, а в глазах посверкивало хоть и нечто неясное мне, однако живое.

Сперва мы поговорили о корюшке — она должна была вскорости пойти из залива в реку, и этот день, начало ее хода, ни в коем случае нельзя было прозевать. Антон показал мне два новых глубоких сачка на трехметровых палках, черпать ими корюшку будет удобно. Показал и новые блесны шведского образца — рыбки-переломки.

Потом мы выпили пива, я привез его для первого свидания. И стало заметно мне, что Антону как-то не по себе: встанет — сядет, встанет — снова усядется.

— Ты чего такой? — спросил я.

— Видишь, как получилось. Тут в Карасёвском проживает одна женщина. Незамужняя. Тоже вдовая, как и не я. Я б с ней поговорил, может, она и переехала б ко мне. Вообще-то, у нее квартира есть. Она не из-за площади…

— Так ты и поговори с ней, — порадовался я.

— Да уж говорил. Она согласная… Сомневаемся, как мои сыновья. Володька-то с Петькой — ничего. А вот Мишка…

— Ну, хочешь, я его подготовлю?

— Попытай, — сказал Антон.

В городе я позвонил Мише и попросил его зайти ко мне.

Приступить сразу к этому разговору оказалось сложнее, чем мне представлялось. Хоть я и виделся с ним каждый год, и не по одному разу, он как-то стремительно повзрослел — ничего мальчишеского не наскребалось в нем, кроме природной стеснительности, но и она посуровела, вроде бы он смущался не из-за себя, а из-за меня.

Я долго кружил вокруг его отца, вокруг опустелой жизни Антона.

Миша сидел, наклонив лицо к нетронутому стакану чая.

Я сказал, что лютой зимой, когда кордон заносит глубоким снегом…

— Знаю. Жил я там зимой.

— Ты жил в семье. А отец — один.

— Пить надо поменьше.

Странная вещь: этот парень, годившийся мне во внуки, подавлял меня своим невысказанным сопротивлением. И получалось действительно так, что не он меня стеснялся, а я — его.

Я никак не мог выговорить: твоему отцу надо жениться, иначе он пропадет.

В сидящем передо мной Мишке проступило вдруг такое внезапное сходство с Настей, не наружное, не с плотью ее, а с витающей ее душой, что я почувствовал себя еретиком, совращающим юношу на кощунство.

И все-таки произнес:

— По-моему, твоему отцу надо бы найти человека…

— Слышал уже, — сказал Миша. — Его дело. Ему жить. Как постелет, так и поспит.

Осенью Антон съехался с новой женой. Они не расписывались.

Пить он перестал.

Его новую жену я увижу только будущей весной.

ТУДА И ОБРАТНО

В понедельник утром отец усадил Витю на раму велосипеда, разбежавшись, вскочил в седло и покатил в Колобково.

На привязанной к раме подушке сидеть было удобно, две большие мускулистые руки отца лежали на руле. Витя тоже держал свои кулаки рядом, — управляли велосипедом вдвоем.

— Я не заметил, ты уши вымыл? — спросил отец.