Будем как солнце! - [29]

Ибо слишком очевидно: ты средь женщин несравненна.

28 июля 1919

Ново-Гиреево

Ворожба

Наклонилась, изогнулась, распахнулась и опять

В прежнем лике неподвижна, вся – лилейных тайн печать.

Покачнулась и дохнула всею свежестью весны,

Забелела благовонно ткань воздушной белизны.

Наклонилась, и, объята дрожью легкою, она

Вся внимает, как ей звонко без конца поет струна.

Это кто же? Та, в ком нежность, с тем, кто хочет ей владеть?

С кем вдвоем цвести желанно и заткать мгновенье в сеть?

Нет, другое. Это только в сладком млении своем,

В вешнем вихре ветка вишни в перекличке со шмелем.

Ночная бабочка

Белая бабочка сказки полночной

С полным доверьем мне на руку села,

Зыбятся усики дрожью урочной,

Все в ней загадочно, четко и смело.

Я наклоняюсь, и вот мне не странно

Тайно беседовать с малым созданьем,

Ей теплота человека желанна,

Я упоен белокрылым свиданьем.

Осень

Вот они, мерзлые глыбы,

    Серого цвета земля.

Трав перекручены сгибы,

    Холод их сжал, шевеля.

Бешено носится ветер.

    Дождь. За слезою слеза.

Смотрит мне зябнущий сеттер

    С недоуменьем в глаза.

Кто же охотиться может,

    Если исчезла вся дичь?

Холод кусает и гложет,

    Ветер заводит свой клич.

Будет он снежные тучи

    К белой забаве скликать.

Тканью обрывно-линючей

    Смотрит унылая гать.

Неверности

Стало много красных яблок,

И брусника весела.

Жмется к ветке синий зяблик,

Мыслит: где бы взять тепла?

Весь лесной багряный округ

Наряжается в пожар.

В бледном небе долгий оклик,

Журавлей летит базар.

Продают ли? Покупают?

Русь Египту на промен.

Скоро воздух будет спаян,

В небе призрак белых стен.

Круг

Слышать ночное дыханье

Близких уснувших людей,

Чувствовать волн колыханье,

Зыбь отошедших страстей, –

Видеть, как, вечно гадая,

Сириус в небе горит,

Видеть, как брызнет, спадая,

В небе один хризолит, –

Знать, что безвестность от детства

Быстрый приснившийся путь,

Вольно растратить наследство,

Вольным и нищим уснуть.

Из книги «Марево» 1922

Прощание с древом

Я любил вознесенное сказками древо,

На котором звенели всегда соловьи,

А под древом раскинулось море посева,

И шумели колосья, и пели ручьи.

Я любил переклички, от ветки до ветки,

Легкокрылых, цветистых, играющих птиц.

Были древние горы ему однолетки,

И ровесницы – степи, и пряжа зарниц.

Я любил в этом древе тот говор вершинный,

Что вещает пришествие близкой грозы,

И шуршанье листвы перекатно-лавинной,

И паденье заоблачной первой слезы.

Я любил в этом древе с ресницами Вия,

Между мхами, старинного лешего взор.

Это древо в веках называлось Россия,

И на ствол его – острый наточен топор.

7 сентября 1917

Злая масляница

Западни, наветы, волчьи ямы,

Многогласен лживый, честный нем.

Разве есть еще в России храмы?

Верно, скоро сроют их совсем.

Подбоченясь, ходит дух горбатый,

Говорит: «Смотрите, как я прям».

И, забыв сражение, солдаты

По словесным бродят лезвиям.

Ряженый, гуляет темный кто-то,

Вслед за ним идут, оскаля рты,

Все, кому одна теперь забота –

Сеять злое семя слепоты.

Вырвались наружу из подполья

Полчища ликующих личин –

Леность, жадность, свара, своеволье,

Точат нож и клин вбивают в клин.

Дьяволы, лихим колдуя сглазом,

Напекут блинов нам на сто лет.

Разве есть еще в России разум?

Разве есть в ночи хоть малый свет?

19 сентября 1921

Узник

В соседнем доме

Такой же узник,

Как я, утративший

Родимый край, –

Крылатый, в клетке,

Сердитый, громкий,

Весь изумрудный

Попугай.

Он был далёко,

В просторном царстве

Лесов тропических,

Среди лиан, –

Любил, качался,

Летал, резвился,

Зеленый житель

Зеленых стран.

Он был уловлен,

Свершил дорогу –

От мест сияющих

К чужой стране.

В Париже дымном

Свой клюв острит он

В железной клетке

На окне.

И о себе ли,

И обо мне ли

Он в размышлении, –

Зеленый знак.

Но только резко

От дома к дому

Доходит возглас:

«Дурак! Дурак!»

9 октября 1920

Париж

Раненый

Свет избавляющий, белый Христос,

    С красною розой в груди.

Вспомни меня в колдовании гроз,

    Вспомни меня и приди.

Левую руку прибили гвоздем,

    Правую руку другим.

Ранили сердце, и пламени в нем,

    Не к кому крикнуть: «Горим!»

Все мои братья убийства хотят,

    Братья на братьев с ножом.

Каждое слово – сочащийся яд,

    Что мы ни скажем, солжем.

Красное зарево зыбится там,

    Белое марево тут.

Как же найти мне дорогу к цветам?

    Бешенством дни не цветут.

В рваных лохмотьях, в дыму без конца,

    Бьется ослепшая Мать.

Страшны личины родного лица,

    Жутко забыть благодать.

Вызови влагу, ударив утес,

    Верный расцвет возроди.

Сын к тебе тянется, белый Христос,

    С красною раной в груди.

6 ноября 1921

Звездная песня

Где больше жертвы и беды,

    Там ближе к правде дух.

Огонь единственной звезды

    Узнал с земли – пастух.

Где беспредельна нищета,

    Там слышит песню слух.

И в мире выросла чета,

    Встает второй пастух.

Где свет в душе, там кроток вздох,

    Мечтает сердце вслух.

С звезды глядит на землю Бог,

    И третий встал пастух.

Дрожит глубокий небосклон

    От лучевой игры.

И в скудных яслях дышит Он,

    Кто поведет миры.

В предельной бездне взвеян страх,

    Мрак смотрит из норы.

Но в них, в притихших пастухах,

    Грядущие миры.

С звезды к душе хрустальный звон,

    Так ключ бежит с горы.

Кто верит, с теми вечно Он,

    В Ком жизнь и все миры.

22 декабря 1921

«Полночь бьет. Один я в целом мире…»