Будем как солнце! - [18]

И кого отметил я между всех живых?

Альбатроса, коршуна, тигра и коня,

Жаворонка, бабочку и цветы огня.

Альбатрос мне нравится тем, что он крылат,

Тем, что он врезается в грозовой раскат.

В коршуне мне нравится то, что он могуч

И как камень падает из высоких туч.

В тигре – то, что с яростью мягкость сочетал,

И не знал раскаянья, Бога не видал.

И в других желанно мне то, что – их вполне:

Нравятся отдельностью все созданья мне.

Жаворонок – пением, быстротою – конь,

Бабочка – воздушностью, красотой – огонь.

Да, огонь красивее всех иных живых,

В искрах – ликование духов мировых.

И крылат и властен он, в быстроте могуч,

И поет дождями он из громовых туч.

По земле он ластится, жаждет высоты,

В красные слагается страстные цветы.

Да, огонь красивее между всех живых,

В искрах – ликование духов мировых.

В пламени ликующем – самый яркий цвет.

В жизни – смерть, и в смерти – жизнь.

Всем живым – привет!

Жар-птица

То, что люди называли по наивности любовью,

То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью,

Эту чудную Жар-птицу я в руках своих держу,

Как поймать ее – я знаю, но другим не расскажу.

Что другие, что мне люди! Пусть они идут по краю,

Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю.

То, что в пропастях и безднах, мне известно навсегда,

Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда.

День мой ярче дня земного, ночь моя – не ночь людская,

Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая.

И меня поймут лишь души, что похожи на меня, –

Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!

Ранним утром

Ранним утром я видал,

Как белеют маргаритки.

Я видал меж тяжких скал

    Золотые слитки.

В раннем детстве я любил

Тихий зал и шум на воле,

Полночь в безднах из светил

    И росинки в поле.

В раннем детстве я проник

В тишь планет и в здешний ропот.

Я люблю – безумный крик

    И нежнейший шепот.

Я не знаю мудрости

Я не знаю мудрости, годной для других,

Только мимолетности я влагаю в стих.

В каждой мимолетности вижу я миры,

Полные изменчивой радужной игры.

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?

Я ведь только облачко, полное огня.

Я ведь только облачко. Видите: плыву.

И зову мечтателей… Вас я не зову!

‹1902›

Ворожба

В час полночный, в чаще леса, под ущербною луной,

Там, где лапчатые ели перемешаны с сосной,

Я задумал, что случится в близком будущем со мной.

Это было после жарких, после полных страсти дней,

Счастье сжег я, но не знал я, не зажгу ль еще сильней,

Это было – это было в Ночь Ивановых Огней.

Я нашел в лесу поляну, где скликалось много сов,

Там для смелых были слышны звуки странных голосов,

Точно стоны убиенных, точно пленных к вольным зов.

Очертив кругом заветный охранительный узор,

Я развел на той поляне дымно-блещущий костер,

И взирал я, обращал я на огни упорный взор.

Красным ветром, желтым вихрем предо мной возник огонь.

Чу! В лесу невнятный шепот, дальний топот, – мчится конь.

Ведьма пламени, являйся, но меня в кругу не тронь!

Кто ж там скачет? Кто там плачет? Гулкий шум в лесу сильней.

Кто там стонет? Кто хоронит память бывших мертвых дней?

Ведьма пламени, явись мне в Ночь Ивановых Огней!

И в костре возникла ведьма, в ней и страх и красота,

Длинны волосы седые, но огнем горят уста,

Хоть седая – молодая, красной тканью обвита.

Странно мне знаком злорадный, жадный блеск зеленых глаз.

Ты не в первый раз со мною, хоть и в первый – так зажглась,

Хоть впервые так тебя я вижу в этот мертвый час.

Не с тобой ли я подумал, что любовь – бессмертный рай?

Не тебе ли повторял я: «О, гори и не сгорай»?

Не с тобой ли сжег я утро, сжег свой полдень, сжег свой май?

Не с тобою ли узнал я, как сознанье пьют уста,

Как душа в любви седеет, холодеет красота,

Как душа, что так любила, та же всё – и вот не та?

О, знаком мне твой влюбленный блеск зеленых жадных глаз,

Жизнь любовью и враждою навсегда сковала нас.

Но скажи мне, что со мною будет в самый близкий час?

Ведьма пламени качнулась – и сильней блеснул костер,

Тени дружно заплясали, от костра идя в простор,

И змеиной красотою заиграл отливный взор.

И на пламя показала ведьма огненная мне;

Вдруг увидел я так ясно, – как бывает в вещем сне,

Что возникли чьи-то лики в каждой красной головне.

Каждый лик – мечта былая, – то, что знал я, то, чем был,

Каждый лик – сестра, с которой в брак святой – душой – вступил,

Перед тем как я с проклятой обниматься полюбил.

Кровью каждая горела предо мною головня,

Догорела и истлела, почернела для меня,

Как безжизненное тело в пасти дымного огня.

Ведьма ярче разгорелась, та же всё – и вот не та,

Что-то вместе мы убили, как рубин – ее уста,

Как расплавленным рубином, красной тканью обвита.

Красным ветром, алым вихрем закрутилась над путем,

Искры с свистом уронила ослепительным дождем,

Обожгла, и опьянила, и исчезла… Что ж потом?

На глухой лесной поляне я один среди стволов,

Слышу вздохи, слышу ропот, звуки дальних голосов,

Точно шепот убиенных, точно пленных тихий зов.

Вот что было, что узнал я, что случилося со мной –

Там, где лапы темных елей перемешаны с сосной,

В час полночный, в час зловещий, под ущербною луной.

‹15 июля 1903›

Печаль Луны

3

Ты мне была сестрой, то нежною, то страстной,

И я тебя любил, и я тебя люблю.

Ты призрак дорогой… бледнеющий… неясный…

О, в этот лунный час я о тебе скорблю!