Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века: идеи и реминисценции - [16]

Мучительна и полна страданий жизнь бедняков, жизнь тех, кто своим непосильным трудом обеспечивает роскошь жизни других. Но счастливы ли другие, богатые? На «серых» лицах европейцев, идущих в отель, «следы усталости, истомы от зноя, морской качки и болезней», но «у каждого, у каждого в душе было то, что заставляет человека жить и желать сладкого обмана жизни!..»[129].

Это «то» – бесконечная мучительная жажда счастья и наслаждений – и делало их братьями, толкало в круг жизни – мучительной в своем постоянстве поиска наслаждений и разочарований в них: «Люди постоянно идут на пиршества, на прогулки, на забавы, – сказал Возвышенный, некогда посетивший этот райский приют первых людей, познавших желания. – Вид, звуки, вкус, запахи опьяняют их, – сказал он, – желание обвивает их, как ползучее растение, зеленое, красивое и смертоносное, обвивает дерево Шала»[130].

С горечью говорит англичанин о таких, как он: «.Будда, говоривший: “О, вы, князья, властвующие, богатые сокровищами, обращающие друг против друга жадность свою, ненасытно потворствующие своим похотям!” Будда понял, что значит жизнь Личности в этом “мире бывания”, в этой Вселенной, которой мы не постигаем, – и ужаснулся священным ужасом. Мы же возносим нашу Личность превыше небес, мы хотим сосредоточить в ней весь мир.»[131]

Боль и страдания – удел всех, кто сосредоточил весь мир на себе, кто в зеркале судеб человеческих видит лишь себя одного. Неслучайно в монографии Марулло так много внимания отводится именно анализу проблемы «эго» в произведениях Бунина.

В финале «Братьев» англичанин рассказывает уже сонному капитану буддийскую легенду о вороне и слоне: «.ворон кинулся за слоном, бежавшим с лесистой горы к океану; всё сокрушая на пути, ломая заросли, слон обрушился в волны – и ворон, томимый “желанием”, пал за ним и, выждав, пока он захлебнулся и вынырнул из волн, опустился на его ушастую тушу; туша плыла, разлагаясь, а ворон жадно клевал её; когда же очнулся, то увидал, что отнесло его на этой туше далеко, туда, откуда даже на крыльях чайки нет возврата, – и закричал жалким голосом, тем, которого так чутко ждет Смерть. Ужасная легенда!»[132]

Капитан согласился: «Да, это ужасно», – и, «посидев из приличия еще пять минут, поднялся, пожал руку англичанину и пошел в свою большую покойную каюту»[133].

Как же вырваться из Цепи? В чем Освобождение? В «Освобождении Толстого» Бунин попытался понять кризис и духовное преображение великого русского писателя как стремление к Освобождению. Жизнь Толстого кажется ему еще одной попыткой разорвать эту Цепь земной жизни, обусловленной принадлежностью писателя к особому роду людей, это люди «жаждущие раствориться, исчезнуть во Всеедином и вместе с тем еще люто страждущие, тоскующие о всех тех ликах, воплощениях, в коих пребывали они, особенно же о каждом миге своего настоящего…»[134].

Один из тех, кто разорвал цепь воплощений – принц Сиддхартха, который «благовествовал, во многом следуя древней священной мудрости, говорившей так:

Царство мира сего и царство смерти – одно; это Искуситель Мара, он же смерть.

Освобождение – в разоблачении духа от его материального одеяния.

Освобождение – в самоотречении…»[135].

В ряду рассказов, наполненных буддийскими аллюзиями или буддийскими реминисценциями, особняком стоит маленький рассказ «Готами»: «Повесть, трижды прекрасная своей краткостью и скромностью, повесть о Готами, которая, сама того не ведая, пришла под сень Благословенного». Если жизнь большинства героев рассказов Бунина подчинена, охвачена иллюзорным стремлением воплощения земного бытия во всех его коллизиях, то совсем иной предстает перед читателем Готами. Неумна, «проста душой» была эта бедная девушка, но ее кротость и тихая прелесть ее очаровали царского сына. А родив дитя, Готами «покорно приняла охлаждение к ней юноши и устранилась от глаз его, дабы не испытывал он смущения и виновности, случайно встречая ее». Она «поселилась в простой хижине на берегу прудов, приняв на себя обязанность кормить лебедей, плававших в тех прудах среди трав и цветов»[136].

«И была до времени счастлива, приготовляясь, сама того не ведая, к тем великим скорбям, что должны были прийти на законную смену этому счастью и направить ее на путь едино истинный, в среду Братии Желтого облачения»[137].

Так кто же расторгнет Цепь? «Блаженны смиренные сердцем, расторгшие Цепь.

В обители высокой радости живем мы, ничего в этом мире не любящие и подобные птице, которая несет с собой только крылья» [138].

Страждущие, испытывающие жажду жизни и жажду чувств, повторяющие звенья перевоплощения, по-разному приходят к истинному освобождению и спасению от страданий – к отречению от Личности и ее желаний.

В связи с анализом буддийских интенций в творчестве Бунина исследователи задают вопрос, насколько осознанно использовал Бунин буддийские идеи. В частности, Солоухина убеждена в том, что Бунин четко осознавал, что «многие тона его мироощущения. совпадают с идеями проповедей Будды». Доказательством тому служат его высказывания, многочисленные ссылки на тексты учения и пересказы легенд из жизни Будды