Будда - [54]

Упоминание Евангелия с его красочными живыми портретами апостолов наверняка вызовет у читателя желание побольше узнать о характерах и личностях ранних буддистов. Кто они, чем жили, каковы были их мысли и чувства? Почему они толпами стекались в сангху? Чем так привлекал их Будда? В Палийском каноне ответов на эти вопросы мы не найдем. Легенды указывают, что первыми учениками и последователями Будды стали люди из высших сословий — брамины и кшатрии, хотя Дхарма как учение адресовалась всем людям, независимо от сословной принадлежности. Сангха была привлекательна также для коммерсантов и купечества — наряду с монахами, это были люди новой формации, остро нуждавшиеся в новой, неведической вере, которая отражала бы их духовные устремления и отвечала их, по сути, внекастовому положению в обществе. Но Канон, увы, не приводит сколько-нибудь подробных историй обращения в буддизм конкретных людей — ничего хоть отдаленно напоминающего живые сюжеты Евангелия о рыбаке, оставившем свои сети, или сборщике податей, который бросил деньги в пыль ради того, чтобы следовать за Христом. На первый взгляд из безликой массы бхикшу выделяются Ананда и Девадатта, но и они остаются не более чем ходячими схемами, лишенными живых черт индивидуальности, особенно в сравнении с колоритными фигурами учеников Иисуса. Даже любимые ученики Будды, Шарипутра и Маудгальяяну, в изображении Канона совершенно бесцветны, в тексте нет ничего, что позволило бы представить их чувства, настроения, характеры. А сын Будды Рахула? Текст и здесь абсолютно бесстрастен — в описаниях взаимоотношений Будды с собственным сыном нет ни одной подробности. Рахула выведен в Палийском каноне просто как еще один монах. Будда наставляет его в искусстве йогической медитации точно так же, как и всякого другого бхикшу. Если не знать заранее подробностей жизни Будды, по одному лишь рассказу Палийского канона невозможно догадаться, что этих двух людей связывают близкие родственные узы. Итак, канонические тексты оставили нам лишь схематичные образы при почти полном отсутствии индивидуальных особенностей. Такая скудость живой фактуры наверняка разочарует западного читателя, вскормленного на идеях индивидуализма.

И все же думать так означает недопонимать саму природу буддистского мировоззрения. Не стоит забывать, что первые последователи буддизма, о которых повествует Палийский канон, достигли просветления в процессе осознания идеи анатмана. Благодаря этому им удалось разорвать оковы собственного «я», тем более что их учитель, Будда, отрицал само существование такой субстанции, как постоянная индивидуальность. Неистребимую веру в это сокровенное непреходящее вместилище индивидуальности он наверняка счел бы «бесполезным» заблуждением, которое только мешает достичь просветления. Поэтому, следуя духу анатмана, Палийский канон и самого Будду изображает скорее как тип личности, нежели как живого человека. Он намеренно противопоставляется другим типам личности, таким как скептики, брамины, джайны. Своим окончательным освобождением Будда обязан как раз отказу от неповторимых уникальных личностных черт — от всего того, что так восхваляют и возводят в ранг несомненных достоинств представители западной культуры. То же самое можно сказать и об учениках Будды. По сути, он мало отличается от своих бхикшу, каждый из которых изображается как Будда в миниатюре. Подобно учителю, они тоже избавились от груза собственной индивидуальности, сделавшись безликими и бесстрастными. Канонический текст специально подчеркивает эту анонимность, намеренно отказываясь раскрывать душевные переживания, чувства, мысли. Этой же цели служит и скудость красок при описании адептов Будды в предыдущей, мирской жизни — нет ни одной черты, которая могла бы вызвать симпатию. Так, может быть, неслучайно Девадатта и Ананда словно бы выпадают из общего ряда, привлекая к себе внимание? Видимо, да: Девадатта — живое воплощение тщеславия, честолюбия, эгоистического сознания, а Ананда — сама кротость, что как раз и помешало ему достичь просветления. Вот почему в нем сохранились черты живой неповторимой индивидуальности, которых лишен, например, такой титан духа, как Шарипутра. Далее, при описании последних дней жизни Будды, Канон раскрывает перед нами чувства и переживания Ананды, который, как мы увидим, так и не смог принять сердцем идеи Учителя. Отвечая человеку западной культуры, который явно осудил бы такой отказ от индивидуальности, любой бхикшу мог бы сказать, что обретение нирваны стоит того, чтобы заплатить за это бренной мишурой эго, потому что тем, кто путается в сетях собственного «я», состояние высшего блаженства недоступно.

Безличность и бесстрастность Будды и его учеников ни в коем случае не означает, что они были холодными и бесчувственными. Они не только проявляли сострадание и мягкость, но были при этом очень открыты и дружелюбны. Искреннее стремление ранних буддистов достучаться «до многих» привлекало к ним людей; на фоне жестоких реалий городской жизни эта готовность услышать страждущего особенно импонировала людям.