Будапештская весна - [186]

Наши дамы уже знали, что мы — венгерские спортсмены. Чтобы как-то поддержать разговор на спортивную тему, Дженни сказала, что в детстве она каталась на коньках. Сара спортом не интересовалась. Она курила сигарету за сигаретой и тихо напевала себе под нос песенки, мелодии которых играл оркестр.

Разговор шел с трудом. Чтобы хоть что-то сказать, я спросил Сару, любит ли она музыку. Сара ответила, что любит джаз, а из классиков — Бетховена и Шопена; из писателей она предпочитает Льюиса Синклера и Стефана Цвейга. Однако меня больше интересовала блондинка.

— А вы что любите? — спросил я ее.

— Коньяк, — засмеялась Дженни и показала свою пустую рюмку.

— И ничего другого?

— Только коньяк, — ответила она, сверкнув зубами.

Ничего не оставалось, как еще раз заказать коньяк. Моцинг достал бумажник, чтобы показать девушкам какие-то фотографии, однако Сару больше интересовал сам бумажник, чем фото. Бумажник был кожаный, с золотым тиснением, изображавшим Миланский собор. Сара заявила, что такую прелесть видит впервые в жизни, и Моцинг тут же подарил ей бумажник, так сказать, на память.

Дженни тоже стала просить у меня какой-нибудь сувенир, и я отдал ей зажигалку, купленную в Вене.

Тем временем Очи, сидевший у стойки бара, так разошелся, что поил курносенькую девушку из собственного бокала и совал ей в рот куски пирожного.

Потом мы танцевали. Я пригласил Дженни. Танцор я, нужно сказать, неважный, но Дженни так ко мне прильнула и так покорно повиновалась каждому моему движению, что у нас что-то получалось. Меня опьяняла близость женщины.

— Вы очень хорошо танцуете, — заметил я.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я ни разу не наступил вам на ногу.

Она засмеялась, потом шаловливо улыбнулась и еще теснее прижалась ко мне.

— Видите ли, я очень плохой танцор, — продолжал я, — и, если у нас получается танец, я, видимо, живу с вами в одном ритме… Я имею в виду не только танец, но и все остальное…

Дженни снова рассмеялась, показав белые, правда, не совсем ровные зубы. Моцинг танцевал с черноволосой Сарой и, как оказалось, не терял времени попусту, так как, сев за стол, он сказал мне по-венгерски:

— Знаешь, я договорился, что эти девушки пойдут с нами…

— А сколько это будет стоить?

— Сара сказала, что они не профессиональные… У нее, например, даже жених есть… Но местные парни не позволят нам этого. Разве ты не видишь? Лучше всего нам дождаться четырех часов, когда заведение будут закрывать. Тогда и уведем их потихоньку. Иначе их шеф из-за нас с тобой вышибет с работы… Они ведь должны приносить доход заведению!..

Заведение действительно получало доход, так как нам то и дело приходилось заказывать коньяк. Мне даже показалось, что настоящий коньяк приносили только мне с Моцингом, а в рюмки наших дам наливали какую-то коричневую жидкость, по цвету похожую на коньяк. По-видимому, все это было уже заранее обговорено с официантом. Однако я не рискнул разоблачить обман, чтобы меня, чего доброго, не приняли за скрягу.

К тому времени я выпил уже довольно много. Моцинг тоже был сильно «под шофе», волосы у него то я дело спадали на лоб, сигарета, которую он держал в уголке рта, давно погасла, а костюм был обсыпан пеплом. Он не спускал глаз с Сары и что-то шептал ей на ухо, только не знаю, на каком языке.

Затем опять началась программа ревю. Мы уже не смотрели на сцену. Потом мы снова танцевали, а когда верхний свет в зале притушили, я поцеловал Дженни. Она, правда, не ответила на поцелуй, но губ не отвела. Во время танца она рассказала мне, что Сара и не американка вовсе, что она переселилась сюда из Германии вместе с родителями и что, хотя она очень любезно и мило обращается с мужчинами, на самом деле ненавидит их.

Скользя по паркету, я приблизился к танцующему Очи и что-то сказал ему, но он ничего не ответил — так сильно он был поглощен своей курносой девушкой. Глупо улыбаясь, я даже подумал, что у них мог бы родиться прекрасный младенец. Правда, тут же мои мысли перескочили на что-то другое.

Наши дамы, видимо, проголодались и попросили сандвичей. Моцинг заказал бутылку шампанского, а затем — кофе. Постепенно девушки выклянчили у нас еще по сувениру. Я лишился авторучки «Пеликан». Сара выудила у Моцинга английскую пятифунтовую бумажку (тоже якобы на память), а дурак Моцинг даже расписался на банкноте, добавив несколько слов по-венгерски.

В этот момент к нашему столику подошел торговец игрушечными зверьками. Каждая игрушка стоила пять долларов. Нашим дамам так понравились игрушки, что нам пришлось раскошелиться и купить тигра и жирафа.

Ради приличия я пригласил на танец и Сару. Она танцевала не так хорошо, как Дженни, но мне было приятно обнимать ее полное упругое тело, к тому же от нее пахло хорошими духами. Вспомнив, что мне про нее рассказала Дженни, я наклонился к уху Сары и шепотом, касаясь губами мочки ее уха, полюбопытствовал:

— Ты любишь мужчин?

— Ненавижу, — сердито ответила Сара.

— Ничего не могу поделать, но я родился мужчиной.

— Я тоже ничего не могу поделать с собой: я их ненавижу.

Я поцеловал ее в ухо, а затем в плечо и увидел, что на груди у нее на черной бархатной ленточке висел большой серебряный крест.