Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы. - [137]

— Ты! Ты меня поразил!

— Я не мальчуган и никому не принадлежу, — бесцветным голосом произнес Дутр. — Я попросил бы вас быть более любезным!

Ошеломленный импресарио повернулся к Одетте.

— Вам его подменили? Это кто-то другой, или что-то произошло?

— Кажется, подменили, — вздохнула Одетта.

— Не стоит об этом, — прервал их Дутр. — Мне нужен ангажемент в Париже. В Париже я покажу номер, который поразит вас еще больше.

Вийори собрался возражать и закурил сигару.

— Я сказал, мне нужен Париж, — повторил Дутр. — И больше никаких кинозалов.

— Но позвольте… — начал Вийори.

— Вы вправе согласиться или отказаться, — продолжал Дутр тем же бесцветным голосом. — Для начала я взял бы двадцать тысяч.

Вийори и Одетта смущенно переглянулись. Не слова Дутра изумили их — сам Дутр, почти что нечеловеческая неподвижность лица и глаза, которые в один миг сделались стеклянными, как у чучела волка, например. Дообедали быстро, и Вийори тут же откланялся, пообещав внимательно изучить все возможности. Одетта с Дутром вернулись в гостиницу.

— Ты с ума сошел? — осведомилась Одетта.

— Нам он больше не нужен, — ответил Дутр. — И буду откровенен, ты мне не нужна тоже.

— Как? Ты хочешь меня…

— Ни в коем случае. Просто я стал достаточно самостоятелен, чтобы зарабатывать на жизнь и тебе и себе. Тебе не нужно больше работать. Ты любишь деньги. Я тебе их заработаю.

— Деньги, — с грустью повторила Одетта. — Если я потеряю тебя…

— Пустые слова, — обронил Дутр.

— О каком номере ты упоминал? Может, ты мне его покажешь?

— Покажу, если ты и вправду хочешь посмотреть, — ответил Дутр. — Но учти, ты сама меня попросила.

Он проводил Одетту до ее комнаты.

— Подожди у себя! Я переоденусь. Но предупреждаю, смотреть тебе будет нерадостно.

Одетта поняла, что сына она уже потеряла.

XII

Дверь открылась, и Одетта отступила на шаг. Дутр появился в новом с иголочки костюме, в большом, чересчур ярком галстуке и рыжеватом парике. Словно бы нарисованные глаза стеклянно блестели. Он приближался с важностью робота, слегка вытянув изящно согнутые кисти рук. Нога его, скользнув по паркету, вдруг застывала в воздухе, будто повиснув на шарнире, покачивалась по прихоти невидимого механизма и, опустившись на землю, опять делала скользящий шаг. Тело вздрагивало, и вслед ему начинала покачиваться голова, но тут же вновь застывала в неподвижности, возвращенная на место пружинкой, спрятанной в воротничке. Веки медленно моргали. Они не опускались до конца, оставляя белую полоску белка, светящуюся трещинку на неподвижном лице, от которой становилось не по себе больше, чем от блестящей эмали слепых глаз. Губы цвета малинового леденца были сложены в бездушную, любезно-снисходительную улыбку. Сделав четыре шага, молчаливый манекен остановился, и из-за несовершенства механизма, со скрипом и толчками изобразил что-то вроде поклона: плечи, отпущенные шарниром, обвисли, а руки закачались свободнее. Но пружина натянулась, и тело снова выпрямилось. Плечи вернулись на место не сразу, но зубчатое колесико повернулось еще немного, и они выпрямились. Манекен двинулся дальше. При каждом шаге ботинки его скрипели. На пуговице пиджака болтался чек: 23 000 фр.

— Остановись! — прошептала Одетта хрипло. — Остановись! Это все нелепо в конце концов!

Она встала со своего места и обошла манекен, не приближаясь к нему. Манекен стоял неподвижно. Веки подергивались, моргали. Вдруг неподвижное тело вздрогнуло, дрожь передалась ногам, и манекен, изменив направление, двинулся к Одетте.

— Не надо! — закричала она. — Хватит! Потрясающе, необыкновенно — согласна! Но, ради Бога, прекрати эту игру.

Автомат остановили, давление уменьшили, и руки, словно стрелки прибора, короткими толчками поползли вниз.

— Посмотри на меня, — жалобно попросила Одетта, — мне страшно.

Жизнь затеплилась в стеклянных глазах, маска исчезла, уступая место человеческому лицу. Тело из плоти и мускулов заполнило костюм, который до этого болтался на шарнирах, прикрывая арматуру из металла и дерева. Дутр непринужденно сунул руку в карман и вытащил сигареты.

— Как ты это делаешь? — спросила Одетта.

Голос у нее немного дрожал, и она вынуждена была опереться на камин.

— Мне пришла в голову идея, — сказал Дутр. — Я ее продумал, проработал… Но это еще не все.

Дутр снял парик.

— И чек тоже, — попросила Одетта.

Дутр снял и чек. Каждое его движение напоминало пока еще о присутствии в нем робота, производя впечатление двойной экспозиции. Робот медленно исчезал.

— Это и есть та идея, которая пришла тебе в голову? — осторожно спросила Одетта.

— Могу показать, — отозвался Дутр, — есть кое-что и получше.

Он надел парик и сосредоточился, Одетта увидела, как у нее на глазах исчез, растворился, дематериализовался человек и появилась машина. Судорожное, пугающее чувство возникло у Одетты: она осталась наедине со странным предметом, наделенным незаурядным коварством.

— Пожалуйста, — прошептала она, — Пьер, вернись…

Но Пьера больше не было. Манекен держал белый шарик. Он медленно пропускал его через свои розовые пальцы с ярко-красными ногтями. Черный шарик появлялся из белого с завораживающей неторопливостью. Из черного появился зеленый. Бесстрастные, бесчувственные, бездумные руки работали резкими, отрывистыми толчками. Белое лицо с ярко накрашенными щеками улыбалось по-прежнему, а глаза глядели в пространство, поверх всего, в даль через стены. Красный шарик появился будто сам собой вместо зеленого. Пальцы задвигались быстрее, шарики исчезали один за другим, появлялись, исчезали, появлялись… Цвета менялись все быстрее, пока не превратились в пеструю ленту, бегущую слева направо, а кисти механически вздрагивали, словно приводимые в движение перенапряженным мотором. Вдруг все оборвалось. Сплетенные пальцы застыли, твердые, негибкие. Потом в плечах что-то мягко повернулось, руки разошлись в стороны, и пустые ладони обратились к зрителю.