Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - [118]

Психиатрическая клиника

доктора Вернуа

44-бис, проспект Фоша

Фонтене-су-Буа, деп. Сена

10 октября

Сударь!

Ночь прошла неважно. Несчастная возбуждена. Она без конца говорит, иногда принимается плакать. Даже для меня, при всем моем опыте, это тяжелое зрелище. Врач уверяет, что болей у нее нет; но как знать, что происходит в ее воспаленном мозгу? Приезжайте как только сможете. Ведь в вашем присутствии она всегда успокаивается. Еще одного приступа допустить никак нельзя — он может оказаться роковым. О малейших переменах в состоянии пациентки я вас немедленно уведомлю.

Преданная вам

Берта Вошель.

Листок вырван из больничного журнала. Почерк крупный, твердый… Реми аккуратно сложил все папки и сунул в портфель. Вот так штука! Вот так дядя Робер: слыл закоренелым холостяком и о семейной жизни всегда говорил в ужасных выражениях, а сам принимал участие в судьбе какой-то сумасшедшей. Не иначе как бывшей подруги. А ну их! Дядина личная жизнь племянника не касается. Реми открыл свой лежащий на полу чемодан, влез на стул и достал спрятанную за выступом шкафа картину. И перед ним вновь появилось мамино лицо: пристальный, даже чересчур пристальный взгляд синих глаз, казалось, был по-прежнему устремлен куда-то поверх плеча Реми, как будто оттуда приближалось что-то необыкновенное, чарующее. Реми почувствовал, как глаза его защипало от навернувшихся жгучих слез. Он опустился на колени, плашмя уложил картину на самое дно чемодана, а сверху разместил портфель. Затем покидал туда белье и швырнул чемодан к кровати, напротив изголовья. Все готово!

Он осторожно, без шума открыл дверь и спустился. Жалко ли расставаться с Мен-Аленом? Честно говоря, нет. Но он сердился на отца за то, что тот так безжалостно готов продать память о прошлом и прежнюю жизнь, где все было связано с мамой. Значит, придет кто-то чужой и начнет кромсать по живому: вырубит деревья-великаны, перекроит на свой лад и парк, и дом, и тогда для хрупкой маминой тени не будет больше места. И ей, гонимой отовсюду, останется лишь одно прибежище — загадочная заброшенная картина. Интересно, кто этот неизвестный художник? Опять вопрос без ответа. И такие вопросы без ответов в жизни Реми сплошь и рядом. Нет, надо в ближайшее время хорошенько припереть Клементину к стенке и заставить рассказать…

В кухне кто-то был; Реми узнал голос Франсуазы — той самой старухи Франсуазы, которая иногда приходила стирать им белье. Как, она еще жива? Бывают же такие крепкие старухи! Сколько же ей теперь? Лет восемьдесят? Или восемьдесят пять? Разговаривает очень громко: наверное, стала туга на ухо.

— Ох! И чего только не бывает на белом свете! — прокричала Франсуаза. — Это ж, ежели подумать, годков двенадцать пролетело… Нет, погоди-ка: неужто и впрямь столько? Ну да, как есть двенадцать. В тот год моя правнучка еще как раз к первому причастию ходила.

Клементина вынимала из огромной корзины овощи, всякую зелень, картофель. Франсуаза вообще пополняла запасы их провианта.

— Вы нам завтра яиц принесите. И масла, — пробормотала Клементина.

Старухи подошли поближе друг к другу. Реми увидел их в проеме полуоткрытой двери: Клементина что-то шептала на ухо Франсуазе. Какой-нибудь очередной секрет. Что-нибудь о покойном дяде или его брате. И, раздосадованный, Реми вышел на крыльцо.

— А я всегда говорила: в уме повредиться — хуже не бывает. Уж лучше помереть. Жалко мне, ох как жалко господина вашего горемычного!

Ишь как кумушки раскудахтались — как же, давно не виделись! Реми шагал под раскидистыми деревьями; его охватила досада и непонятное беспокойство. Франсуаза, конечно же, говорила о дяде — о ком же еще; и именно дядя получал письма, в которых ему сообщали какие-то новости. И все-таки… Нет, надо обязательно дождаться старуху и переговорить с ней. Реми закурил сигарету и сел на траву у обочины дороги. Что он хочет услышать? И откуда это внезапное желание разузнать все о дядюшке? Откуда эта жажда заступиться — как будто Реми обязан его защищать? Около гаража Адриен мыл «ситроен», поливая его из шланга; судя по вытянутым трубочкой губам, шофер что-то насвистывал. Счастливый, ему до всего этого и дела мало. Ага, вот и Франсуаза! Появилась наконец!

Увидев Реми, старуха едва не выронила корзину, а потом расплакалась и все разглядывала его: то издали, то совсем близко. И, конечно же, заговорила о чуде.

— Вот, голубушка, как видите — хожу. Вылечился… Ну что вы так уж… Ну-ну! Пойдемте — теперь я могу проводить вас до самой проезжей дороги… Успокойтесь же!

Но Франсуаза поминутно останавливалась и восхищенно-подозрительно качала головой: старуха была ошеломлена и не верила своим глазам.

— Ну и ну! — удивлялась она. — Ведь вас, почитай, еще тем летом в коляске возили… А нынче вон какой стали! Прямо совсем взрослый…

— Дайте-ка мне корзину.

— Значит, нынче совсем другое дело, — продолжала старуха. — Вы здесь еще побудете или как? Клементина-то сказала, что…

— Нет. После похорон сразу уедем. Все.

— Ну что ж, оно, может, и к лучшему. Потому как в этом доме, куда ни кинь, нет вам счастья.

— Да, я знаю, — вздохнул Реми. — Отец все рассказал.