Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс. - [21]

— Не насмехайся. Мне не нравится твой настрой. Виаль тоже говорил точь-в-точь как ты. Когда приедешь в следующий раз?

Чары рассеивались. Сейчас придется спорить, доказывать ей, что коровы Жирардо нуждаются во мне, что я должен срочно ехать на ферму Гран-Кло. Мириам не терпела строгого распорядка дня, когда все расписано по минутам. Быть может, она подозревала, что я прикрываюсь этими обязательствами, чтобы отстоять свою свободу? Быть может, догадывалась, что на том берегу я становлюсь другим человеком — недоверчивым, издерганным, вечно готовым от нее ускользнуть?

— Как можно раньше, — ответил я.

— Но ты хочешь приехать?

Я поцеловал ее, чтобы скрыть раздражение. Когда тревога делала ее навязчивой и нескромной, она казалась мне просто глупой. Я оделся.

— Ты делаешь Ньетэ все, что я рекомендовал?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я отвечаю за это животное.

— Нет. Ты отвечаешь прежде всего за меня. Ньетэ больна, потому что ты делаешь больной меня.

Я не смог удержаться от улыбки. Лишь гораздо позже я понял, сколь серьезно говорила Мириам. Она встала, закуталась в халат и открыла гепарду дверь.

— Ронга тоже больна. Мы все трое болели из-за тебя… Пойдем, выпьешь чашечку кофе.

— Но ведь уже почти полдень, — заметил я. — Поэтому вы и болеете. Едите когда попало и как попало.

— А я хочу кофе.

Она сбежала по лестнице вприпрыжку, насвистывая, как мужчина, и гепард прыгал вокруг нее. Я спустился вслед за ней и вошел в гостиную. Там я сразу же машинально поискал глазами картину, которая должна была все так же стоять лицом к стене. Но картина исчезла. «Мириам уничтожила ее», — подумал я. Смешно. С чего бы Мириам уничтожать картину? Я прислушался. В кухне Мириам гремела чашками. Я поспешно пересмотрел расставленные повсюду полотна. Я припомнил размеры картины: будь она в комнате, я тотчас заметил бы ее. Красноватый карьер, заржавленные вагонетки — каждая деталь представала передо мной с невероятной отчетливостью, и я в молчании упорно продолжал раскопки, как если бы отыскать полотно было для меня вопросом жизни или смерти. И в каком-то смысле так оно и было. Во мне возрождались одолевавшие меня одно время странные смутные подозрения, и мне была необходима уверенность.

— Тебе покрепче? — крикнула с кухни Мириам.

— Естественно, — ответил я ровным голосом.

Я несколько стыдился очевидной глупости своих поисков, но не мог их прекратить — руки не повиновались мне. Я рыскал по комнате, как взломщик. На столах — тоже ничего. По неловкости я опрокинул стопку рисунков, и листы разлетелись, увлекая за собой карандаши, блокноты и наброски.

— Что ты там затеял? — спросила Мириам.

— Пытаюсь откопать стул.

Я кое-как сложил рисунки, собрал блокноты. Из последнего выпали две фотокарточки. Я подобрал их и застыл полусогнутый, словно жизнь вдруг покинула меня. На одной фотокарточке была Элиана. Моя жена с секатором в руке склонилась над розовым кустом. Ее снимали в профиль с расстояния в несколько метров — вероятно, от ограды. На другом же снимке… На нем был запечатлен угол дома и колодец.

— Извини, дорогой, — бросила Мириам. — Заставила тебя ждать. Не пойму, куда запропастилась Ронга.

Я засунул карточки в блокнот и попытался набить трубку, но пальцы у меня так дрожали, что пришлось отказаться от этого. Я замер у мольберта. Я начисто забыл, какой была начатая картина. Донеслось звяканье чашек на подносе и легкие шлепки тапочек Мириам по полу.

— Тебе нравится? — спросила Мириам.

— Да, очень.

— Мне кажется, экспрессия неплоха.

Я отвернулся от картины и сделал над собой неимоверное усилие, чтобы подойти к столику с подносом. Мириам, грациозно прогнувшись, наливала кофе. Обесцвеченные волосы делали ее похожей на маркизу. У ее ног вытянулся гепард. В шторах зажужжала муха. Я сплю. Наверняка сплю. Сейчас я проснусь в своей кровати, и возобновится реальная жизнь.

— Сахара два?

Кусочки сахара упали в чашку.

— Что до Ньетэ, — продолжала Мириам, — уверяю тебя: я делаю все, как ты сказал. Но бывают моменты, когда она внушает мне беспокойство. И я не могу вывести ее гулять. Боюсь, как бы она не задушила чью-нибудь кошку или собаку. Можешь себе представить, что бы на меня обрушилось!

Я слушал ее голос, разглядывал ее лицо. Это несомненно Мириам — женщина, которую я знаю, которую люблю.

— Может, ей нужен самец? — предположила она.

Это замечание неожиданно ужаснуло меня. Я поставил чашку.

— Уже поздно. Я едва успею…

Если б я осмелился, то удрал бы; тем не менее я знал, что вернусь, буду расспрашивать, попытаюсь дойти до конца. Мириам обвила меня руками за талию, положила голову мне на грудь.

— Франсуа… я не могу без тебя, Франсуа. Может быть, потому, что не в силах тебя удержать. Теперь я буду ждать… ждать. Видно, быть вдовой — мое призвание!

Я поцеловал ее в волосы и притворился, будто убегаю, донельзя удрученный расставанием, но на самом деле был счастлив вновь очутиться в своей машине. Я торопился остаться один, чтобы поразмыслить… Фотоснимки возникли передо мной на ветровом стекле, как на экране. Роза… протянутая рука… секатор… колодец… Элиана… Колодец… Движение, к счастью, было малооживленным. Я вел машину как робот, не видя ничего вокруг. Перед глазами неотступно маячили две фотографии, до того четкие, что заметна была даже тень Элианы — черная тень на песчаной аллее. Снимок сделали, по всей видимости, во второй половине дня. И кто же? Наверняка не Мириам. Она не настолько предприимчива. И потом, она не пошла бы на риск встретить меня. Она прекрасно знает, что я тотчас порвал бы с нею. Тогда, значит, Ронга? Несомненно. Мириам так требовались подробности! Ведь она уже пробовала нарисовать наш дом… Я вспомнил, как поправлял ее набросок… Она послала Ронгу, и та сфотографировала Элиану через ограду. Но колодец?.. Колодец-то зачем понадобился?.. И почему исчезла картина с карьером?