Бреслау Forever - [91]

Сташевский рассмеялся и положил трубку. Но тут же поднял ее снова. Он заказал себе билет до Берлина. Оплата кредиткой. Затем набрал номер знакомого адвоката.

— Привет, старый. Меня только что выгнали с работы.

— Боже, как я обожаю такие дела, — раздалось в трубке. — Бабки, и ни за что… Все эти государственные учреждения такие беззащитные.

— Полицейское управление, и беззащитное?

— Как и всякое бюджетное учреждение. Тоже дурак на дураке, не имея в виду тебя лично. А начальником отдела кадров наверняка сидит дочечка, внучечка, сестричка или свояченица шефа или его дружка?

— Как ты угадал?

— А я не угадываю. Что-нибудь подписывал?

— Ничего.

— Тогда они у нас на крюке. Вызывай врача.

— Зачем?

— Ну, скажи, что у тебя болит задница от сидения на стуле. Или что пепельница стояла слишком далеко, и ты обжег сигаретой пальцы. Возьми больничный.

— На сколько?

— На год. Неделя за неделей. А потом мы выступим с требованием предоставить годичный отпуск для поправки здоровья. Ну, потом три оплачиваемых месяца перед увольнением, задолженности по отпускам, но раз в отделе кадров сидит какая-нибудь дура, то обязательно чего-нибудь напутает в бумагах, и мы накроем ее еще годика на два. Парень, они будут платить тебе несколько лет за то, что ты ничего не делаешь. — У адвоката сегодня был удачный день. — Только я хочу с этого десять процентов.

— Держи.

Вздох, прозвучавший, словно урчание кота, увидевшего возле собственных когтей мышь.

— Правда? Мои?

— Да.

— Тогда у тебя имеется полностью оплачиваемый отпуск на несколько лет. Устроено.

На сей раз Сташевский услышал зевок.

— Спасибо.

— А за что? Ты лучше сообщи мне номер счета, с которого будешь пересылать мои десять процентов. Обожаю дела против клинических дебилов, работающих в государственных учреждениях. — Адвокат был в превосходном настроении. — Свояченица шефа, говоришь? Жаль, что я не потребовал двадцать процентов. Ведь они же будут содержать тебя до конца жизни.

— Что?

— Пенсия, профессиональное заболевание. Польское государство не желает тебе платить за то, что ты что-то делаешь, значит — будет платить за то, что ты ничего не делаешь. Боже! Как я обожаю простенькие дела! — Он смеялся уже во весь голос. — Начальница отдела кадров — это свояченица шефа? Да я с ней в три секунды покончу. Но за это я хочу спортивный автомобиль.

— Ты же говорил, что десять процентов.

— То на то и выходит. Да я пущу их в одних носках. — Адвокат все еще смеялся. — Так, надо заканчивать, потому что хочу поездить по дилерам, чтобы выбрать нужную модельку.

— Ладно. Благодарю.

— Это я тебя благодарю. Не каждый день деньги сами запрыгивают в карман. Это я благодарю, честное слово.

Сташевский положил трубку. Остерманн и фон Крёцки. Только это, по-настоящему было у него в голове. Он огляделся по своему бывшему кабинету. Какая же это стена? Та самая, которую Остерманн, фон Крёцки и Гласс в противогазах покрывали препаратом памятной ночью? Причем, так, что механизм продолжает действовать, даже через без малого восемь десятков лет. Боже! Насколько простым был ответ. Он глянул направо. Это была та стенка, на которую падало солнце из огромного окна. Ежедневно подогреваемая краска. Множество последующих слоев не смогло предотвратить выделению испарений. Эта стена подогревалась ежедневно. Славек чувствовал присутствие тех людей. Он чувствовал действие их гениальной механики, которая, до сих пор исправно работала, и сквозь бездны времени выполняла свою задачу, хотя авторы, эту задачу поставившие, давным-давно уже лежали в могилах. Сташевскому хотелось бы с ними познакомиться, потому что он тоже желал их Бреслау forever. Вроцлав — навечно. Именно такой город, каким он снова стал. Без фашистско-коммунистического барабанного боя, зато с Оранжевой Альтернативой[109], которая смела очередной тоталитаризм с поверхности земли без каких-либо собственных потерь. Бреслау-Вроцлав никогда не поддавался. А если и поддавался, то последним.

Его размышления прервал приход уборщицы.

— Простите, — открыла она дверь, — но мне нужно здесь убрать. Вы уже забрали свои вещи?

— Да.

— Потому что сейчас сюда придет аспирант Южвяк.

— А сейчас он где?

Уборщица решила показать Сташевскому собственную власть. Временную, данную в силу решения начальника, когда этот, вот здесь, уже уволен, а она в своем праве. На вопрос Славека она резко ответила:

— На работе! А не так, как вы. Неизвестно где.

Сташевский улыбнулся мелкой, не в смысле физического размера, женщине.

— Вы считаете, что аспирант Южвяк лучший офицер, чем я?

— Он каждый день на работе. Он честно делает свое дело. А не так, как вы.

Сташевский перебил ее.

— Так он лучше меня или нет?

Та изумленно глянула от своего ведра с тряпками.

— Чего вы хотите? — разозлившись, спросила она. Ах, эта месть человека, торчащего в самом низу общественной лестницы, и вдруг получающего власть над тем, кто упал чуть ли не с самой вершины. Значит, месть! — Он лучше. Он каждый день находится на работе. Он примерно исполняет свои обязанности.

Непонятно, что подбило Сташевского. Он поднялся, взял с полки хрустальную вазу, которую получил от коменданта в награду за пятнадцать лет службы. Славек обмыл ее в умывальнике, вытер, наполнил свежей водой и поставил на столе. После этого вынул из кармана пластиковый мешочек с цветами, взятыми для анализа цветами с монастырского двора; цветы поставил в вазу.