Бреслау Forever - [4]

— Слушай. Поговорим, как поляк с поляком.

— Так пан же по-польски почти не говорит.

Офицер улыбнулся.

— А ты храбрец. — Он кивнул. — За военные заслуги представляю тебя к званию лейтенанта. А второго, со сковородкой на яйцах — сержанта.

— Так точно, товарищ.

— Ну вот, наконец-то правильно ответил. Хотя из меня такой «товарищ», как из козьей задницы пианино. — Он снова сдвинул фуражку на лоб. — В польской армии отвечают: «Во славу отчизны!». Правда, мы пока что не в польской армии. — Офицер легко встал, он был очень худой. — Когда уже добудем Бреслау, попытайтесь его защищать. Уж вы никому его не отдадите. — Снова улыбка. — Мужики, с деда-прадеда.

* * *

Бреслау сделался Вроцлавом уже через несколько дней. Мищук с Васяком пошли в Гражданскую Милицию несколькими месяцами позднее, после демобилизации. Обоих приняли, потому что документы были образцовые — служба в Советской Армии, крестьянское происхождение и ордена за мужество. Черту они заплатили все, что следовало. Столько, сколько могли. Только черт хотел большего. Они записались в партию, потому что им так сказали. По воскресеньям ходили на воскресники, на которых вывозили мусор из моря руин, хотя для крестьян по происхождению работа по воскресеньям была словно рана. Ведь грех же! Но, раз партия приказала… Что поделаешь. Стискивали зубы и делали свое. Украдкой ходили в костел. Каждый в разной части города, чтобы никто не вычислил. Мищуку удалось даже пройти пешком из центра в костел на Карловицах. Туда и назад. Только лишь благодаря этому его не распознали.

Работали они неплохо. Мародеры, воры, бандиты. Перестрелки в Бискупине[7], который тогда казался таким же далеким, как Дикий Запад от Англии. Там было легко потерять жизнь. Только ведь и люди были не такие, которые чего-либо боятся. Шли пешком. Джипы и грузовики были для службы безопасности. Мищук с Васяком не оказались столь достойными, как офицеры СБ — Виленштейн, Блюгенвитц или Розевидский, чтобы возить их американскими машинами.

Тем не менее, партия о них беспокоилась. Сначала им выделили лежанки в общей комнате на двадцать человек. К этому еще и столовка давнего гестапо, где они в качестве еды получали всякую дрянь, зато — за гроши. А потом дали служебную квартиру. К сожалению, у жилища имелся один маленький недостаток: одной стены не было, потому ужасно дуло. Чтобы не выпасть ночью, когда ходили отлить, перед самым краешком пропасти они выставили рядок пустых бутылок из под самогона. Даже сонный тип, если пихнет такую бутылку и услышит грохот, обязательно отвернет. Идея срабатывала. С завистью глядели они на польские семьи, которые прибывали в город, таща за собой тележки с тем, что им позволили забрать с Востока — из Вильно[8] или Львова. Оба они были холостяками. Когда их записали в русскую армию, их семьями занялись украинцы. Так что теперь они остались одни. Без близких, без своих сел, без какого-либо имущества, если не считать американской посылки, и того, что дала им партия: два паршивеньких одеяла с надписью «Wermacht» и два отличных матраса с надписью «US Army». Несмотря на отсутствие стены, им было тепло, потому что накрывались куртками. Жить было можно. Но вот это странное дело…

* * *

Сташевский подрегулировал отопление у себя в квартире. Было немного прохладно. Сначала принял горячую ванну. Потом выпил две таблетки аспирина и витамин С. Приготовил выпивку и пиво. Включил плазменный телевизор. Как обычно в это время. Кто-то что-то готовит, а ведущие ходят среди людей, которые, например, разводят кроликов. Всякая мура. Ну, и еще американские сериалы, в которых Джо пуляет в преступников; или же бразильские, в которых Хозе любит Хуаниту, но что-то у него не вытанцовывается. Наверное, это у него по причине язв на пенисе, подумал Сташевский. Тем не менее, сериалы с мусорника смотрел, потому что не было сил искать чего-то более осмысленного. С чего все это началось? — задал он себе вопрос. Грюневальд, Мищук, Васяк. Все погибли, расследуя одно дело. Как такое возможно? Он позвонил в архив, переключив телефон на громкую связь, потому что как раз заваривал себе кофе.

— Прошу простить, что помешал, — перекрикивал он свист электрического чайника. — У нас есть акты Альберта Грюневальда. Это 1939 год.

Минута ожидания.

— Да, есть. Кроме того, имеется его дневник.

— О!

— Вам подослать?

— Если можно.

— Тогда сообщите адрес вашей электронной почты.

Сообщил.

— И заранее благодарю.

Электрическая бритва на батарейках работала не ахти, но ничего большего от нее и не требовалось. В планах на сегодня встреч со своей женщиной не значилось. Можно было оставаться и небритым.

Дневник Грюневальда? Наверное, будет любопытно. Интересно, с чего же все это началось…

* * *

Кугер хромал из тюремной камеры в комнату для допросов. У него была только одна рука. При этом он опирался на костыль, поскольку нога у него тоже была одна. К счастью, охранники не были слишком злыми и даже пытались его поддержать. До допросной добрался. Ему позволили присесть, что Кугер принял с благодарностью. Правда, Мищук с Васяком взялись за него строго.

— Ну, и что вы имеете в свое оправдание, Кугер? Ну, и что?