Бремя: История Одной Души - [76]

— Миссис Файнс, надеюсь, вы понимаете, что как врач я отвечаю за вашу жизнь. Прошу вас помнить об этом, по крайней мере до следующего сеанса.

И все же решение это не далось доктору Берри легко. Всю следующую неделю, принимая других пациентов, он постоянно думал о Раненой Птице, и смутная тревога не покидала его. В ночь перед очередным сеансом с Ванессой Файнс ему приснился сон.

На рассвете под окно его спальни прилетела стая. Птицы галдели, били крыльями в стекло, пытаясь ворваться внутрь. Доктор, преодолевая страх и недоумение, подошел близко, и они сразу разлетелись, но одна, с перебитыми крыльями, осталась лежать на подоконнике. Он наклонился, чтобы лучше разглядеть ее и тут же отпрянул в ужасе — птица смотрела на него большими, страдальческими глазами миссис Файнс.

Очнувшись и все еще учащенно дыша, доктор долго не мог прийти в себя: настолько реальным, несмотря на абсурдность, было видение. Он лежал в постели, собираясь с мыслями.

Множество раз с недопустимой уверенностью толковавший сновидения пациентов, оказался напуганным и обескураженным своим собственным. Что замаскировывал сон, что подсказывал? Что же все это значит? Он мог только предполагать. Но знать не мог. Не было у него, честно признавался себе именитый авторитет психиатрии в то утро, как и у всякого смертного, необходимого органа познания, который бы открыл тайну сна, как, впрочем, и тайну чувства вины или других феноменов души, а потому все, чем занимался он целую жизнь, оказывалось построенным на одних лишь догадках и допущениях. Впервые он опоздал на работу. Но в приемной клиники никого не было, никто не ждал его. Секретарша сообщила, что ни звонков, ни сообщений не поступало. Доктор прошел в свой кабинет, и некоторое время сидел, опустившись всем телом в кресло, угнетенный предчувствием. Выглянул в окно — и вдруг все те же невыразимой печали глаза птицы отразились в чистом стекле. Прилагая усилие воли, сбросил с себя видение и связался по телефону с секретаршей: «Миссис Роуз, соедините меня с миссис Файнс, она, похоже, опаздывает на сеанс», и через несколько минут услышал протяжные гудки в эфире, к трубке не подходили. Он снова осторожно, почти со страхом, посмотрел в окно — глаза у птицы закрылись. Почувствовав, как бешено от волнения стучит сердце, набрал номер мобильной кризисной бригады психиатрического отделения госпиталя.

«Добрый день. С вами говорит доктор Берри. Пациентка, Ванесса Файнс, с суицидными идеями. Не вступает в контакт. Да, прошу выехать по домашнему адресу...».

Глава 23Тайный свидетель

Удочери меня, всевидящее Небо, позволь — как умолить тебя! — неверную судьбу начать сначала, с того благословенного момента, когда блестел на солнце красным и обещал чистейшее вино невинный виноград души моей...

В то самое утро, когда мистер Берри в несвойственном ему беспокойстве пытался разрешить скрытый смысл мрачных образов своего «говорящего» сна, Ванесса встала поздно, и, в отличие от доктора, посетил ее ночью не кошмар, а пробудило ощущение странного и сильного тепла, такого реального и интенсивного, что согреваясь в нем, испытала она чувство словно утраченного когда-то давно родства и глубокой связи. С кем? — пыталась она понять. О ком пожелало напомнить ей сердце? Ванесса открыла глаза, и в ту же минуту ей показалось, что будто что-то вспыхнуло в воздухе, в темноте, и осветило стены и потолки короткой яркой вспышкой, и в следующее мгновение стремительно исчезло. Она привстала в удивлении, но никого в комнате уже не было. Лишь благоуханная пыльца неожиданной радости рассыпалась вокруг — так хорошо стало на душе, как хорошо бывает, наверное, только в детстве — до познания мира. Ванесса лежала и думала, что бы все это значило, такая перемена в ее чувствах — реальна ли она, надолго ли, а потом снова заснула. И снилась ей молящаяся Васса. Как и тогда, перед смертью, Васса горячо привлекала ее к себе, словно пытаясь показать Богу ту, о которой молилась, и шептала проникновенно: «Господи, помилуй чадо мое, Иоанну...».

* * *

С утра влажное солнце блестящими ручьями неслось по тротуарам, домам и крышам, опять — в который раз! — возвещая людям о возможности всеобщей любви, тормоша и призывая к иному счастью погрязший в материю мир. Яркие, настойчивые лучи пробились и сквозь окно Нессиной спальни и, открыв глаза, бережно охраняя чувство, вызванное ночным посещением, она впервые за долгие месяцы пребывания в депрессии, увидела, что жизнь все еще наполнена красками, и поразилась своей неутраченной способности воспринимать их.

С террасы лился лиловый, свежий и пахучий, как дополуденная роза, густой воздушный поток, облака в алом обрамлении плыли нежными павами и опускались низко, а шелковый веер ветра то открывался, то закрывался, играя серебром в каждом своем дуновении.

Омыло чистотой, так что почувствовала себя Ванесса почти здоровой. Неудержимо захотелось яблок, зеленых, кисло-сладких, какие росли когда-то в дедовом саду, захотелось выйти на улицу и не поплестись, а пробежаться, почувствовать мышцы и прохладу на лице. Неужели, действительно, выздоровление? Неужели начинает отогреваться застуженное сердце? Ванесса совершенно забыла о сеансе с психиатром, и только сейчас вспомнила. И Артур ушел, не разбудив, увидел, наверное, как крепко она спала, и не захотел тревожить. Ну да и ладно. Не до сеансов сейчас. Сейчас так хорошо, так спокойно, не растерять бы это чувство. Потом, в конце концов, можно извиниться за неявку, прекратить вообще ходить туда. Ей почему-то стало жалко старичка Берри со всеми его свободными ассоциациями, эдиповыми комплексами и упованием на психоанализ. Как все-таки замечательно, что спешить некуда. Время будто исчезло. И она сама очутилась вне его границ, спали его цепи, ослабли тиски, потому что приоткрылись ворота души ее! Несса с удовольствием умылась, оделась и вышла на террасу. До чего прекрасно все же небо... Так бы и смотрела, не отрываясь, в его бездонную отраду. В самом зените, почти рядом с диском солнца появился крошечный, прозрачный самолетик и тут же исчез в вышине: куда-то он держал путь, а что если на ее Родину? И помахала рукой — привет земле русской. А потом вдохнула глубоко — блаженно забытое чувство покоя.