Бремя: История Одной Души - [78]

Но придет час, когда, не вынеся смрада, поднимется вина к самому сердцу и запричитает в голос: «Что ты наделала? Что же ты надела-ла-а?» — и замечется в поисках всепрощающего утешителя. И не найдя его — ведь темно внутри и вокруг, не разглядеть спасительного огонька, — поплетется неприкаянно по коридорам «Желтого круга», натыкаясь на глухие, гладкие до глянцевости, холодные стены...

— Миссис Файнс, мы знаем, что продолжительное время вы страдаете депрессией, и это — ваша вторая госпитализация в нашей клинике. Расскажите, как вы себя чувствуете в настоящее время?

— Спасибо, доктор, я чувствую себя лучше. Хочу только поправить вас: в первый раз я попала в вашу клинику по недоразумению — у меня случился обморок на улице, думаю, тогда все мои документы были украдены. Полиция привезла меня к вам. Я уж не знаю, на каком основании.

— Вы, миссис Файнс, страдаете амнезией, не так ли? — моргнув бесцветными ресницами и почему-то облизнувшись, спросил врач.

— Да, я потеряла долгосрочную память... Я не помнила, что было со мной до обморока. Но, насколько мне известно, здесь меня пытались лечить от шизофрении.

— Миссис Файнс, произошли ли в вашей жизни с тех пор какие-либо травмирующие события, которые могли повлиять на ваше состояние или ухудшить его?

Ванессу раздражали и внешность, и самодовольный «допрашивающий» тон дежурного: такие психиатры веруют в свою мнимую власть над сознанием других и всячески стараются провести границу между собой и «низшей кастой» душевнобольных. Ей почему-то стало обидно за всех пациентов этого высокомерного врача, не способного выразить элементарного человеческого сострадания. Но, преодолевая неприязнь, она ответила:

— Да, я потеряла дочь и близкого человека. Но эти, как вы говорите, «травмирующие события» моей личной жизни касаются меня лично. К тому же, все, что могла, я уже рассказала доктору Берри...

— Доктор Берри диагностировал вас с суицидальным риском.

— Он ошибся.

— Миссис Файнс, вы хорошо знаете наши условия: если вы не будете сотрудничать с нами, вас задержат здесь на неопределенный срок. Мы должны знать ваши мысли.

— Вы не можете их знать, я сама их часто не знаю...

— Значит, ли это, что у вас есть суицидальные идеи?

— Я не сказала этого...

— Значит ли это, что вы не контролируете свои мысли?

— Я не могу контролировать все, о чем думаю, — это правда. Но желания уйти из жизни — у меня нет...

— Сеансы психоанализа выявили обратное, — опять облизывая губы, как будто получая удовольствие от собственного сообщения, сказал доктор.

— Психоанализ создан таким же больным человеком, как и мы с вами...

— Вы считаете меня больным? Вы считаете Фрейда больным?

— Считаю, что в каком-то смысле мы все — больны...

— В каком же это смысле?

— Больное самолюбие. У нас у всех — больное самолюбие. Из-за этого никто — не в безопасности с собой. Включая вас...

— Вы считаете, что-то угрожает мне?

— Чрезмерная самоуверенность. Вы сейчас говорите со мной так, как будто вам дано право распоряжаться моей жизнью, очень самонадеянно. Я уже ответила, что у меня нет желания убивать себя... Вы же продолжаете настаивать на обратном.

Доктор черкнул на полях таблицы с вопросами: «паранойя», «пассивная агрессия» и обвел жирным синим кругом:

— Я не настаиваю, миссис Файнс, я просто хочу внести ясность и не допустить ошибки. Если завтра вы выпрыгнете из окна или пораните кого-то — отвечать буду я. Так что, мы должны закончить начатое интервью. Это протокол, без этого мы не можем отпустить вас домой. Итак, вернемся к вашим неконтролируемым мыслям. Представляете ли вы хотя бы иногда свои похороны, и то, как люди будут реагировать на вашу смерть? — и после слова «смерть» врач снова обильно смазал губы слюной. Что-то нездоровое и нечистоплотное было в этой его привычке. Ванесса вся напряглась от отвращения, давно она не чувствовала настолько явной брезгливости к кому-либо — ей даже стыдно стало за такое сильное, почти животное чувство.

— Нет, из близких у меня остался только муж. И я бы не хотела причинять ему боль.

— Миссис Файнс, есть ли у вас в доме оружие или потенциально опасные лекарства? И если есть, держали ли вы их когда-нибудь в руках?

— Нет. У нас в доме нет оружия. Опасных лекарств тоже нет.

— Санитары видели большой кухонный нож на полу в прихожей? Как он там оказался? Что вы собирались с ним делать?

— Я взяла его в руки, когда позвонили в дверь.

— Для чего? С какой целью?

— У меня не было цели.

— Но был импульс?

— Не помню. Я в первый момент напугалась.

— Подумали ли вы в тот момент о самоубийстве?

Ванесса опустила голову, сейчас ей не хотелось врать, даже этому самодовольному, скользкому, как подвальная сырость, мокрогубому доктору.

— Да, у меня мелькнула такая мысль... Но я справилась с ней, пошла и открыла дверь...

— Вы уверены, что сможете справиться с этой мыслью и в будущем?

— Я ничего не знаю о будущем. Оно пока не наступило...

* * *

И все же что-то изменилось тем полным непредвиденных событий днем. Двигаясь из приемного отделения лечебницы, после долгих, утомительных допросов врачей, пытавшихся определить по всем правилам психиатрических учебников степень аномальности ее ума, в палату под символическим (специально для русских?) номером 6, Ванесса, как ни странно, не испытывала прежнего ужаса и беспомощности. Думала она о ночном происшествии, о необъяснимой радости, навеянной им, и о том важном, чему пока трудно было дать определение и что так внезапно зародилось в ней тогда. Нет, то не была галлюцинация — в глубине сознания Несса почти всегда могла отличить, «вычислить» фантомную природу «чертовых» видений (хотя завороженная их силой и мнимой явностью не могла и не следовать им или прогнать их из реальности), но — явление особого рода, опыт необычного знания, которого она не знала раньше — растущей осведомленности о том, что некто — славный, как ангел — пытается помочь ей.