Бремя: История Одной Души - [74]

— Я потеряла дочь...

— Расскажите, как это произошло...

— Я украла чужую жизнь. Жизнь украла мое дитя...

Ванесса ощущала, что в горле пересохло. Пожухла, обезводилась ее земля... И слова, как верблюжья колючка, царапают, застревают внутри.

— Расскажите, как, вы думаете, вы украли чужую жизнь...

Рассказать... Да можно ли рассказать горе? Ванесса не ответила.

Доктор Берри смотрел пристально, и белесый взгляд его начинал раздражать.

— Вы говорите, что украли чужую жизнь? — повторил он. — У вас для этого была причина?

«Причина? Была ли у нее причина? Была ли когда-нибудь у нее причина? Да и вообще нужна ли причина, чтобы делать зло, например, или страдать? А может, в основе всех причин — один лишь только ужас быть оставленной? Кто же оставил ее? Все оставили — Дед, родители, Васса, Андрей, Эрика, даже ее родное дитя... Вот только один не оставил, что сидит, опустив голову, в приемной клиники для душевнобольных. Но и он оставит. Конечно, оставит. И у него кончится терпение. Когда распознает, кого полюбил...».

— У меня не было причин, — выдавила из себя Ванесса, — я просто взяла и украла...

— Миссис Файнс, насколько мне известно, вы страдаете амнезией. У вас временно потеряна долгосрочная память. За последние два года после госпитализации удалось ли вам хоть что-то вспомнить из вашего прошлого?

«Вот сейчас она все скажет. Все откроет. И что потом? Куда потом идти? Что потом делать?».

— Я ничего не помню. Прошлое для меня не имеет значения. Как и настоящее...

— Мы постараемся вернуть вам ваши значения. Необходимо только сотрудничество.

— Меня привел к вам мой муж, доктор. Я сама не верю психологам.

И доктор Берри чуть было не сказал, что тоже не верит, но остановил себя и возразил:

— В некоторых случаях психоанализ — единственный способ преодолеть страдание, — и сам удивился сказанному, какая же это ложь, но все же продолжил: — Но психоанализ — это прежде всего общение пациента с психотерапевтом. Если вы не захотите говорить о своих проблемах, я не в состоянии буду вам помочь.

— Вы не в состоянии мне помочь в любом случае. Никто не в состоянии мне помочь.

Ванесса тяжело поднялась и, не взглянув на обескураженного психоаналитика, вышла из кабинета.

— Увези меня домой, — сказала она Артуру. — Мне здесь еще хуже.

Артур взял ее под руку, на лицо его легла напряженная тень тревоги. Она увидела, как он измучился из-за нее.

«Я не оставлю тебя, что бы ни случилось», — когда-то обещал он. И вот не оставил. Но был ли он с ней? Или с другой, которую однажды себе выдумал?».

* * *

Ванесса отказывалась идти на следующий сеанс. Артур, уговаривая, сам мало верил в затею. В ней, в его любимой, все ему виделось неординарным, все трагически связанным в один сложнейший клубок чувств, конфликтов и беззащитного страдания. Какой психоанализ мог дать ей защищенность, если даже его любовь не могла?

И все же, не видя другого выхода, он настаивал. И в конце концов она согласилась, видя его муки и переживания.

Доктор Берри очень заинтересовался новой пациенткой. По привычке давать больным ассоциативные имена, назвал ее Раненой Птицей. Безусловно, она была ранена и, безусловно, напоминала утратившее способность летать существо. Впрочем, он не обозначил в истории болезни эту параллель, чувствуя и здесь порыв своей старческой сентиментальности. Уже после первой встречи с Ванессой Файнс почувствовал тот освежающий профессиональный азарт, какого не испытывал со времен молодости, когда еще айсберговые глыбы человеческой психики волновали и возбуждали его. Тогда он верил в свою способность расколоть хотя бы одну из тех таинственных громад. Любопытным было и то, что в Нессе он распознал — по крайней мере так ему показалось — классический случай невроза. В основе болезни этой женщины, сразу же предположил доктор, лежало давнее, задавленное чувство вины, усугубленное недавней потерей ребенка.

Тема вины всегда невероятно занимала доктора. Это интенсивная, мучительная эмоция, убедился он за долгие годы практики, являлась неизбежным элементом устройства людей. Осознанная, она оборачивалась камнем, который тянул утопающего ко дну. Репрессированная, рано или поздно порождала умственную и духовную агонию. Снова и снова идеал оказывался преданным, и стыд за предательство заставлял человека страдать, искать исцеления или забвения.

Доктор тайно испытывал сам и мог наблюдать то же самое у своих коллег профессиональную беспомощность перед виной, как неразгаданным психологическим феноменом, поражался тому, какую тяжелую, стойкую патологию с годами она порождала в пациентах. Вина требовала особого лекаря, каким он сам не являлся.

Всякий раз, начиная работу с очередным пациентом, особенно в молодости, психоаналитик все же надеялся, что в ходе сеансов отыщет наконец искомое, найдет ключ от потаенной двери, за которой прятался главный «виновник вины», но вскоре должен был с огорчением признать, что психоанализ с его попыткой устранения самого чувства ответственности, упразднения вины, как таковой, загонял ее еще глубже. Получив временное облегчение, больной опять впадал в тревогу и невротизм, и тогда уже рана разрасталась настолько, что залечить ее было невозможно.