Браво, молодой человек! - [30]

— Да, легкое вино. Вы по каким странам, простите, специализировались?

— По латиноамериканским. Вообще… разрешите, я налью?

— Нет, благодарю вас.

— А я, простите, выпью. Конфеты нравятся?

— Да, очень. Что вообще-то?

— Ах, да! Вообще-то, у нас, кажется, специализация на последних курсах. Я только начинаю, так сказать, приобщаться…

— Очень интересно. — Она рассмеялась.

— Что именно? Что? «Я кажусь дурачком?»

— Интересно с вами. Интересно… (Интересно! Даже можно вообразить ненадолго, что и дипломат, и что разговор вполне серьезный). Парагвай, Уругвай, Рио-де-Жанейро, Гавана! Прежде, когда люди были наивны, говорили: все для вас. Все для вас! Слава богу, папа не внушал мне, что все нам дано. Трудно было бы жить, если бы я в это верила. Дано очень мало, взять можно очень много.

Люди — сволочь на сволочи. Наипервейшая — старушенция с гнилыми подвязками! «Нам открыты все пути… всюду счастье найдешь». Как поздно приходишь к истине. И эту истину выдает тебе деваха: дано мало, взять можно очень много!

Он посмотрел на нее прямо, уверенно, жадно. Все чепуха, все чепуха — далекие, на десять лет вперед, планы! Пусть останутся мечтой Парагвай, Уругвай, пусть! Зато сегодня ему верят, зато сегодня перед ним сама мечта, пусть на один вечер — все чепуха! Хорошо мы сегодня живем! Что будет завтра? Я не бог и даже не звездочет, откуда мне знать?

— Ой, уже поздно! — воскликнула она. — Проводите меня! — кокетливо велела она.

— С удовольствием, — произнес он.

Циля Овсеевна собиралась закрывать буфет.

— Всего хорошего, Циля Овсеевна, — жизнерадостно пожелал Вита.

Они вышли из сада. Вечер темнел, зажигались фонари.

— Можете взять меня под руку. Я лишена предрассудков. — И Вита, помедлив, просунул ей под руку горячую свою ладонь. (Ох, забавненький старикашка!)

Он довел ее до калитки и протянул руку, чтобы взять ее плечи, сжать и не выпускать…

— Завтра, — рассмеялась она, — завтра. Или послезавтра.

— Нет, нет! — Голова у него кружилась. — Завтра? А ты придешь? Придешь?

Ах, если бы еще и завтрашний день и послезавтрашний, и знакомство, и жизнь! Ведь все возможно!..

Она, ловко вывернувшись, убежала в калитку. Он не уходил. В одном из окон загорелся свет. Он раза два подпрыгнул, чтобы заглянуть, увидеть, что там, за голубыми шторами, но не увидел ничего…

На углу он столкнулся с каким-то пареньком. У того глаза блестели, как у ненормального. Вита пошел быстрее. Кажется, это был футболист, и, кажется, в руке он держал что-то тяжелое, наверно, бутсу.

Шел Вита очень резво. Отшагав с квартал и оглянувшись, он сказал: «Но-но!»

«Я кажусь дурачком».

Глава двенадцатая

1

Жанна со своей бригадой уезжала в плодопитомнический совхоз. Рустем в тот день получил отгул и тоже поехал, он давно уж собирался поехать с ней, да все не получалось.

В три часа пополудни они были на вокзале. Солнце пекло без жалости, они зашли в привокзальный садик, топтались на клочках теней, брошенных чахлыми карагачами. «Музыканты» — мальчишки и девчонки — вели себя смирно, серьезно, домры и аккордеоны их покоились на широкой скамейке, мальчики и девочки никуда не убегали, и только один темноглазый, темноволосый мальчуган все бегал за мороженным и угощал Люсю, длинноногую беленькую девочку, с капризным безразличием принимавшую пломбир за пломбиром.

Когда объявили посадку, они чинно, гуськом, груженные аккордеонами и домрами, проследовали в вагон. Жанна усадила их в одном купе, кивнула Рустему, и они вышли в соседнее. Оба окна в купе были отворены, и сквозил легкий и мягкий, пахнущий пылью, сухой листвой ветерок. Потом, когда поезд тронулся, он разгулялся, размахался — был он теперь прохладен, жестковат.

— Мы еще ни разу не ездили в поездах, — сказал Рустем.

— Даже в пригородных.

— Встань сюда, здесь ветер. — Он взял ее за плечи широким мягким объятьем.

— А ты знаешь, ко мне приходил Ильдар с той девчонкой… помнишь, на футболе? И мы поговорили и даже чуть-чуть не очутились в ресторане.

Он удивился.

— Ты не очень-то с ним, — сказал он.

— Он добрый мальчишка… Я буду петь у вас. Как Тамара Ханум.

— Какая еще Тамара Ханум?

— Ты не слышал о Тамаре Ханум? Она пела для строителей Ферганского канала.

— У тебя очень много работы, — сказал он.

— А у тебя?

— У меня тоже много работы, — согласился он. — Ты береги себя.

— Ты не считаешь, что наша жизнь кувырком?.. Ну… была кувырком, отдельно — у тебя и у меня?

— Было всякое. Но зачем… Какое значение имеет теперь то, что было когда-то?

— Были ошибки, — грустно улыбнулась она, — ошибки исправляются, да?

— Больше всего делают вид, что исправляют ошибки, те, кто их делал.

— Хорошо хоть так.

— Лучше работать. И меньше копаться в том, что было и чего, может быть, не было.

— У нас с тобой все правильно?

— Все правильно, — сказал он.

В соседнем купе кто-то стал играть на домре. За окном белый день четко высвечивал степь — она уходила далеко к горизонту, перекатно меняя цвета. Зелень то тускнела, то вспыхивала ярким летучим светом, то медленно розовела, а к горизонту густо, почти тяжело зеленела.

— Ильдар добрый мальчишка, — почему-то опять она вспомнила о нем, — и Ира тоже. Мне очень хочется, чтобы они понимали меня. Вот… мы с тобой — молодые. Взрослые молодые люди, и жизнь у нас только начинается…