Братья-герои - [25]

Что делать? Уходить в горы? Но в «волчьем фугасе» на железнодорожном полотне еще не снята шпилька у предохранителя. Шоссе свободно. Немцы вырвутся на него. Они зажмут нас в клещи…

Мимо меня стрелой проносятся сыновья. Заряжая на бегу последние две мины, они спешат к шоссе. В последнюю минуту минируют обе колеи и выскакивают к полотну железной дороги.

Паровоз уже рядом. Вырывается пламя из поддувала. Гремят буфера.

Ребята бросаются к поезду… Разве можно в этой кромешной тьме найти крошечную шпильку предохранителя?

Нет, они задумали другое: у них в руках противотанковые гранаты. Они бросят их, и от детонации взорвется «волчий фугас».

Я бегу за детьми.

Но поздно…

Одна за другой рвутся две гранаты. И тотчас же со страшным, оглушительным грохотом взрывается «волчий фугас».

Сразу становится жарко и душно. Взрывная волна, будто ножом, срезает крону могучего черного клена, стоящего передо мной, и отбрасывает меня назад.

Я вижу, как лопается котел паровоза, как паровозные скаты взлетают выше тополей, как, падая под уклон, вагоны лезут друг на друга, разбиваются в щепы, погребая под собой немцев.

Новый взрыв. Это летит на воздух броневик на шоссе. За ним, ярко вспыхнув фарами, рвется второй.

Взрывы следуют один за другим. Мины на шоссе корежат машины, разбрасывают искалеченные трупы немецких автоматчиков. На линии железной дороги пылает взорванный поезд.

Я бросаюсь к железной дороге, ищу своих сыновей. Они должны быть где-то здесь, рядом.

Бегу вдоль полотна. Под ногами обломки вагонов, искореженные взрывом рельсы, трупы немцев.

— Евгений!.. Геня!.. — кричу я.

Крик тонет в грохоте минных разрывов, в стоне раненых немцев, в шуме пожара.

Впереди, залитые отблесками горящего поезда, вырастают фигуры Янукевича и Кириченко. Они расступаются: на земле под обломками взорванного паровоза лежит Евгений.

Несколько мгновений я молча стою над сыном…

Евгений мертв.

Друзья поднимают его и уносят…

— Батенька, идем, — торопит меня Кириченко.

Но я не могу уйти, я должен найти Геню. Он жив, непременно жив. Он не мог погибнуть!

И снова я бегу вдоль полотна. Где-то рядом раздается длинная автоматная очередь. Попрежнему дико кричат раненые фашисты.

Я нахожу Геню чуть поодаль, в кустах. Он лежит навзничь, залитый кровью.

Бережно поднимаю еще не остывшее тело. Теплая кровь стекает по моим рукам. Я несу Геню через минированное шоссе. И все никак не могу поверить, что он мертв. Он просто спит, мой Геннадий…

Сзади грохочет взрыв. Это рвутся снаряды в горящем поезде. Ярко вспыхивает пламя. Оно освещает Генино лицо. И мне кажется, я слышу голос сына — те слова, что сказал он в памятную ночь, когда мы выходили из лагеря:

«Отец, я приехал сюда не шкуру свою спасать!..»

Да, мальчик, ты пришел сюда бороться и побеждать, и ты с честью выполнил свой долг солдата…

ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА

За дорогой, в кустах, мы молча финскими ножами роем неглубокую яму, кладем ребят, забрасываем землей. А над головой, срывая листья, уже жужжат пули: уцелевшие немцы пришли в себя и крутой дугой охватывают кустарник.

Я стою у могилы, стараясь замаскировать этот маленький холмик. Неожиданно передо мной вырастает Павлик. Схватив за руку, он быстро тащит меня прочь из кустов: немцы сжимают дугу.

Мы идем по степи. Вокруг ни куста. Над головой вспыхивают осветительные ракеты. Падаем на землю и замираем.

Ракеты тухнут. Мы поднимаемся и снова быстро идем. И снова над нами загораются ракеты.

Сзади раздается рев моторов: немцы заметили нас и бросили вдогонку вездеходы и автомашины. Слепя фарами, они подходят все ближе и ближе.

Янукевич ложится на землю. Остальное быстро идут дальше. Вездеход почти рядом. Под гусеницы летит противотанковая граната. Машина кренится набок, останавливается.

Вслед за Янукевичем ложится Кириченко. Новый взрыв — и второй искалеченный вездеход замирает на месте.

Мы круто сворачиваем влево. Под ногами вспаханная целина. На ней окончательно застревают фашистские автомашины. Взбешенные немцы открывают ураганный огонь.

Теперь мы забираем вправо. У табачных сараев станицы Смоленской пересекаем дорогу и выходим из обстрела.

Так мы идем всю ночь.

Меня заботливо ведут под руки. Боль утраты поразила всех. На глазах у моих суровых, закаленных товарищей слезы. Не верится, что мы возвращаемся без Евгения и Гени…

На рассвете подходим к предгорью. Останавливаемся на отдых. Над головами, ища нас, с ревом проносятся германские самолеты, делают широкий круг, ястребами парят в воздухе.

Вытянувшись цепочкой, глухими тропами мы уходим на передовую стоянку под Крепостной.

Я иду, машинально передвигая ноги. Мне все кажется — сейчас ко мне подойдет Евгений, взглянет через плечо и весело спросит:

— Ну, папа, куда пойдем завтра?

Сердце окаменело. Одна мысль: ребят больше нет…

Как сказать об этом Елене Ивановне?

Я сделал так, как посоветовал Ветлугин: я сказал Елене Ивановне, что ребята тяжело ранены и случайным самолетом отправлены в Сочи.

Елена Ивановна молча, пристально посмотрела мне в глаза — и поверила.

Вечером подал Елене Ивановне записку, якобы радиограмму из Сочи: Геня безнадежен, у Евгения состояние тяжелое.

Ночью Елена Ивановна, взяв автомат и гранаты, ушла в Шабанов, откуда будто бы наши сыновья отправлены самолетом в Сочи. Путь ее лежал через хутора, занятые немцами. Елена Ивановна хотела узнать подробности. Ее догнали далеко от нашей стоянки и едва вернули.