Братство охотников за книгами - [51]

Доменико Коломбо вежливо пообещал Федерико изучить предложенные ему документы. На самом деле генуэзец верил картам не больше, чем рассказам какого-нибудь юнги. Моряки — известные выдумщики. Они описывают горы выше облаков, уверяют, будто видели чудовищ, которые своим криком переворачивают корабль, утверждают, что ходили по берегу с золотым песком, где юные обнаженные женщины без боязни отдаются чужестранцам, осыпая их огромными цветами и любовными ласками. Ни один серьезный судовладелец не верит в эти россказни пьяных матросов.

Федерико и не ждал, что ему поверят на слово. Эта встреча — всего лишь первый шаг. Слух о дороге, ведущей в край, где текут молочные реки и раскинулись кисельные берега, будет петлять между причалами испанских и фламандских портов, среди венецианских прилавков, в португальских факториях и французских гаванях. Неважно, верит ли знать христианских стран в подобные сказки, для нее это хороший предлог, чтобы ввести новые налоги и усилить свои флоты. С нетерпением ожидая, когда банкиры заглотят наживку, они сделают все возможное, чтобы такие истории выглядели правдоподобно.

Вполне удовлетворенный, флорентинец поблагодарил семейство Коломбо и раскланялся. Едва лишь иностранец вышел, Доменико разразился смехом. Даже если эти земли существуют, и речи нет о том, чтобы рисковать кораблем, добираясь туда. Нет ни одного промежуточного порта для остановки. Джакомо согласился. Он наследник, репутация его отца у итальянских судовладельцев сулит ему обеспеченное будущее. Но Христофор другого мнения: он ведь младший сын. У Джакомо право первородства, сестрам понадобится хорошее приданое, чтобы выйти замуж, зятья станут компаньонами отца, уменьшив и без того мизерную долю Христофора. Старым родителям будут нужны средства на жизнь, которые его старший брат возьмет из общих денег. Как и всем младшим сыновьям благородных семейств, Христофору предстоит сделать непростой выбор: военная карьера или церковная служба. Но он не хочет быть ни солдатом, ни священником. Море для него единственный выход. На востоке оно принадлежит брату и старшим членам семейства, которые и так богаты. А Христофору остается лишь запад, который, похоже, никому не нужен.

*

Федерико мог наконец оставить суровый мир моряков и рыбаков и возвратиться в милую Флоренцию, в лавку возле Понте Веккьо, поклониться могиле своего покойного учителя Козимо Медичи. Впрочем, он доволен, что посеял семена. В Иерусалиме их дали ему сполна. Но именно эти пустят особые ростки. Братство побуждает людей постигать мудрость древних, изучать открытия астрономов и врачей, надеясь показать им новый путь. Но, идя по этому новому пути, они обретут Новый Свет.

Из высохшего русла реки, ощетинившегося высокими тростниками, которые не колыхал ни один ветерок, появился пастух, он вел стадо коз к болотам у Мертвого моря. Его чуть размытый силуэт двигался вдоль огромной маслянистой лужи между двумя горными отрогами. Соляная корка, в которую превратилась вода, искрилась на свету. В ней вязли солнечные лучи, на несколько мгновений окропив матовое индиго поверхности и погрузившись в глубину. По волнам скользило отражение кучевых облаков, словно суденышки по отполированной зеркальной глади. Оно лениво перемещалось, сгущаясь от жары, а в вышине по глади небосвода легко плыли сами облака. На той же водной поверхности распласталось отражение окрестных скал. Каждая деталь вырисовывалась четко, как на гравюре. А настоящие горы, казалось, колебались и мерцали под слепящим светом.

Стоя на мысу, Франсуа дождался, пока пастух скрылся из глаз, затем вошел в пещеру. Его встретила умиротворяющая прохлада. Айша раскачивалась на качелях, привязанных к толстым цепям. Затаив дыхание, Франсуа сел на пуф, обтянутый овчиной. Жилище, хотя и скудно обставленное, казалось уютным. Шершавый пол, выровненный киркой, был застлан циновкой из разцветного пальмового волокна. Углубление, задернутое полотняным пологом, служило чем-то вроде шкафа. На полках стояли склянки с запасами масла, медицинского бальзама, бочонки с бренди, вперемешку валялись миндаль, сушеные фрукты, печенье, восковые свечи, разнообразные инструменты, лежало чистое белье. Судя по тому, что здесь стоял большой стол и две скамьи, помещение могло служить столовой. В глубине виднелась единственная кровать с сетчатым навесом. Оставшуюся часть комнаты занимал письменный стол. В нише, выдолбленной прямо в скале, были аккуратно разложены книги. К одной из стен был прислонен большой кусок дерева, расписанный под камень, с царапинами, имитировавшими шероховатую поверхность. Таким образом был замаскирован вход в пещеру: роспись сливалась с рельефом скалы.

Франсуа еще не решил, что это: тюрьма или убежище, дом страданий или мирная гавань. Тщетно Авиафар описывал, какое благоприятное воздействие оказывает подобное место, какую силу придает пустыня, какие откровения нашептывает тишина. Вийона это мало вдохновляло, он пребывал в растерянности. Он привык писать под крики в таверне, сверяя ритм стихов с ревом пьяниц, детским смехом, уличными шумами, прибаутками извозчиков. Как раз в таком оглушительном гомоне он и находил нужные слова, черпал музыку, слагал песенки. Авиафар соглашался, что шум необходим. Никто не изучает Тору в отшельничестве, спрятавшись в башне из слоновой кости. Божественное Слово лучше всего звучит в классах ешивы, набитых галдящими учениками, которые обсуждают каждую фразу толкования, голосят духовные песнопения, перебрасываются цитатами из Торы. Слово звучит громко и весомо. Но приходит момент мудрости, когда говорят только учителя. Главный момент.