Братик - [6]
Только каким-то чудом я избежал удара в подбородок.
– Ну, все-все, - мне с трудом удалось его угомонить. - Перестань, я больше не буду.
Прижатый моими руками в положении плашмя, он снова расслабился и притих, а потом вдруг позвал:
– Стась?
– Чего?
– А хорошо, что ты меня забрал.
Кхе, не знаю я, что такое благодарность, но то, как он это произнес… Его стоило забрать только ради того, чтобы услышать эти слова.
– Угу, - кое-как неуверенно выдавил я.
– Он очень… очень часто бил меня в последнее время, - приглушенно признал Шурка, не поднимая головы со скрещенных рук.
Я услышал, как скрипят мои зубы. Гнев сдавил горло, черной лавой выжигая рассудок - и оставляя мне только… муть.
Этого человека - нет, этого животного! - больше не будет в нашей жизни, ни в моей, ни в Шуркиной. Никогда.
Шурка теперь только мой.
Я сам не понял, как бешенной судороге ненависти, скрутившей все мое существо, удалось не сбить меня с ритма осторожных ласковых движений. И все же он все равно что-то почувствовал.
– Стась? - снова неуверенно позвал он, приподнимаясь, чтобы оглянуться на меня.
– Ничего, все в порядке, - отозвался я, усилием воли заставляя себя успокоиться.
И Шурка безоговорочно поверил мне.
Его нежная податливая плоть пела под моими прикосновениями.
Я просто не смог удержаться:
– А так он тебя трогал?
Дорожка-дорожка, промеж двух холмиков, куда ты заведешь?
– Ах, - томно. - Нет. Так, нет.
– Стесняешься? Мне перестать?
– Нет. Это приятно, - и почти требовательно: - Еще!
Все, как во сне. Омут затягивает меня. Куда девалась моя одежда? Погружаюсь все глубже, в его глаза, в его родное тепло, его запах, звуки его дыхания, во все изгибы и углы его тела.
Почти не верю в такое чудо!
– Шурка…
Обжигающе горячие ручки-пальчики держат мое лицо. В его бездонном взгляде - я весь, вся моя вечность. Выдох, слетевший с его приоткрытых губ касается моего лица. Сухие, горячие, мягкие губы. Так смело, самоуверенно целующие мои.
– Стася!
Шепот льна. Далекий сорванный крик раненой птицы.
Сиамские близнецы наконец нашедшие друг друга в собственном общем теле. Одном на двоих.
Воссоединение.
– Стася…
В омут по горлышко, до самых глаз, до ноздрей, с головой.
– Стася, подожди… больно.
Пальцы гвоздями в хилую мякоть узких предплечий.
– Шурка, я… сейчас… должно стать полегче…
Я не смогу остановиться. Мое дыхание, моя жизнь, мой пульс погребены в тебе. Не… отнимай.
– Стасенька, милый…
Такой горячий, такой тесный, что мне самому почти что больно быть там… и в то же время упоительно, невыразимо, мучительно желанный.
– Шурка… братишка… Мой…
– Стася…
Соседский телевизор взрывается криком тысячи болельщиков, чья команда забила гол. Оглушительно хлопает внизу металлическая дверь. Ревя, проносится низко над домом самолет.
Молочными брызгами разлетается по постели быстрый, почти внезапный «детский» оргазм Шурки.
Серые глаза полны удивлением и вопросом:
– Стася, это - оно?
– Оно, Шурка.
Я не могу не смеяться. Я смеюсь не над ним. Смеюсь, потому что я счастлив. Потому что люблю его.
Кажется, он это видит. Ерзает подо мной, пенится ответным блестящим смехом, извивается, сам не понимая, какого зверя будит во мне - внутри себя.
И тут же осаждает одним ласковым прикосновением к моему лицу, своей нежной, божественной улыбкой.
– Стасенька.
Рычу и хриплю в запредельном, чудовищном восторге; мну его податливые руки, бока; пожираю его поцелуями: шею, лицо, плечи; захлебываюсь им и в нем.
Шурка! Шурка! Мой Шурка!
Навечно мой!
Мой!
Мой!!!
МОООООООЙ!!!!!!!!!!
Поверьте, эта неутолимая жажда страшнее тротила. Она разрывает на куски…
Мне, кажется, оторвало руки, ноги, голову - все, что только возможно, и раскидало мои останки по миллиарду миров. И все они кричали от торжества.
А потом он не возражал, что я курю в постели, и дразнил меня кобелем, дико довольный, что я не ругаю его за такое слово.
Я плыл и таял в его голосе, не отпустившем еще кайфе недавней близости (столь долго и страстно желанной) и ощущении того, что он рядом. Мой Шурка.
Испорченный пододеяльник полетел в угол, и мы забрались прямо под «голое» одеяло. Шурка все время пытался щипнуть меня и смеялся заливисто и заразно.
Я прижал его к себе, чтобы не упустить даже самой маленькой толики ощущения его тела, и позволил волне счастья смыть меня на далекие и чудные берега, где живут бесхитростно счастливые люди.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,634
Как же он забавно ходил утром! Знаю, что не хорошо, но не могу не улыбаться. И… одновременно… не могу наглядеться на него.
Цедящий словно яд утренний черный кофе, Саха посмотрел на него поверх очков, потом на меня, потом опять на него и спросил вполголоса:
– Стас, ты с ним трахаешься?
Я ударил его всего один раз. В челюсть, чтоб не разбить ему очки.
Он ничего не сказал, но еще с полчаса плевался в ванной кровью и полоскал себе рот холодной водой, поскольку по случаю лета, горячую, как обычно, отключили. Я не без удовольствия послушал, как он там тихонечко материться.
Полагаю, теперь тема закрыта.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,632
Вот уж не думал, что могу так просто забить на все дела. Мы пошли гулять с Шуркой. Просто гулять, шатались по городу, жрали мороженое в парке, катались на взятой на прокат лодке. Я покупал ему любую ерунду, стоило Шурке только заикнуться, что ему этого хочется.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.