Братик - [7]
А он смеялся.
И над нами, над деревьями, в далеком дико-голубом небе также неудержимо смеялось солнце, и в воде, в пруду тоже смеялось солнце.
И я смеялся вместе с ним, потому что он и есть мое солнце.
И теперь я держу это солнце в руках, и каждое мгновение, что мы вместе, оно сжигает меня своим ослепительным счастьем, и нет ничего прекраснее, чем сгореть в этом пламени.
Вечером мы валялись вместе на кровати. Шурка читал мне вслух фантастическую книжку, которую я купил по его просьбе.
Говорил, что уже читал ее раньше, брал у кого-то. И сам дико хотел именно такую, и теперь может ее мне прочитать.
Я пропустил мимо ушей все до единого слова, спорхнувшие с его сладких чуть пухлых губ. Я лежал рядом и, будто зачарованный, не мог отвести глаз от его поджарой нескладной фигурки. Он лежал на животе, чуть прогнувшись в талии, опираясь на локти и болтая в воздухе ногами. Этими крупными некрасивыми мальчишескими ступнями, красивее которых ничего нет в этом мире. К этим ступнями хочется прижимать ладони, к ним хочется прижиматься лицом и целовать их, целовать без остановки тысячу раз, как в сказке.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,620
Сегодня возил его купаться. Взял у Боценко машину, и сгоняли за город, на речку Засранку. В верховья, в смысле. Туда, где она еще и не Засранка вовсе.
Я еще когда пионером был, ходил в этим места. В турпоход.
Давным-давно. Я всего ведь один год побыл пионером. Пока все не развалилось. Ничего не поделаешь, такая чудесная страна.
Зато комсомольцем становится не пришлось. Ну да не о том речь.
Мы нашли красивое место, наискось от какой-то занюханной проселочной дороги, в такой невероятной глуши, что хотелось закричать в голос.
От восторга.
Ивы клонились к самой воде: зеленые и серебристые. Белыми стрелами взмывали у нас над головами тонкие силуэты берез.
Альковом темнели дальше за ними сосны. Вода сияла, как ослепительное зеркало неба, и над ней носились блестящие синие стрекозы.
Шурка был в полном восторге. Наверное, целых минут пятнадцать, пока охамевшие на жаре слепни не загнали нас с ним в воду.
Мы купались голяком. Совсем голые. Никого ведь нет. А это так здорово!
А потом занимались любовью прямо в воде. Там где не очень глубоко - мне по пояс. Я держал его, а он лежал на воде.
Расслабленный, нежный, такой чудесный. И любить его тоже хотелось плавно, почти даже медленно, без лишней спешки и торопливости. Чтобы ничего не пропустить, ни одного изгиба плеча, ни одного вдоха с мяукающей интонацией на самом дне, ни одного оттенка его томной расслабленности и удивительной чистоты.
И надо же было, чтоб прямо так нас и застукал какой-то местный грибник или пастух.
На миг я опешил, а потом уже было совсем собрался разозлиться, но Шурка стал смеяться и бить ладонями по воде, поднимая брызги, и это было так заразительно, что я сам не заметил, как уже смеялся вместе с ним. Потому что мне было хорошо, и никакой пастух у меня этого не отнимет. Потому что я счастлив.
И это Шурка сделал меня таким!
Мой Шурка.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,619
Блин, ну что их и на один день нельзя оставить?
Эти козлы меня просто доведут! Придурки, честное слово.
Идиоты.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,612
Так я и знал. Мы здорово попали на деньги. А эти мои так называемые «кореша» еще и пытались от меня это дело утаить.
Придется теперь с ними разбираться. И разбираться безжалостно.
Эра абсолютного безвременья. День - 0,611
Распекал я свое стадо безмозглое на кухне. Выгнал Шурика в свою комнату и устроил друзьям и товарищам Бухенвальд. Добры молодцы цедили слова, переглядывались, друг друга, блин, покрывали. Злило ужасно. Ну, неужели они думали, что я не вытяну все цепочку, не разберу, что Хиппи поменялся с Михой заданиями, а тот безобразно просрал всю работу?
Я был очень сильно зол, потому что всегда давал им поручения со смыслом, учитывая возможности и способности каждого, и вовсе на рассчитывал на подобную подлянку с их стороны. И на Хиппи, дурака выпендренного, был зол. И на Миху, по вине которого все мы попали. Но все равно, это была наша общая проблема, и я готов был идти на компромисс и вместе искать решение, если бы не…
В течение почти всего разбирательства Миха и слова не сказал.
Сидел, понурив голову, свесив руки между колен и быстро, нервно ковырял заусенцы.
– Перестань шипеть на меня, - вдруг огрызнулся он.
– Что? - я не вполне расслышал его фразу, но неуважение в голосе улавливалось безошибочно.
– Перестань шипеть, как змея, - вздернулся Миха. - Чего ты от меня хочешь? Нет у меня таких бабок, чтобы нам откупиться.
– Это я знаю, - усмехнулся я. - Мне интереснее, что ты предлагаешь теперь делать? Какой выход ты видишь?
– А почему, блин, опять я? Нашли крайнего, да? - Миха говорил глухо, почти не повышая голос, но было видно, что его трясет.
– Ты вот сам, Стас, на фига такой умный? На фига нам вообще нужен такой шизнутый лидер как ты?
– Что ты сказал, повтори? - предложил я.
– А то… - Миха откинулся на своем стуле назад, глянул мне в лицо, - что ты все равно хватку потерял. Только и думаешь о том, как бы поскорее смыться и вдрючить своему братику.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.