Браслет - [8]

Заходим к спящей Тасе. И мне в который раз хочется снять мои очки. Вместо комнаты необъятное осеннее поле с пожелтевшей травой, в фиолетовом небе никаких признаков светила. Откуда проистекает слабый сероватый свет, кутающий поле, мне не понятно. Тасиной кроватки больше нет, ребенок ворочается на голой мокрой земле, окруженный толстыми, острыми, ржавыми зубьями. Инга выглядит так, как в свою последнюю ночь — джинсовая юбка, полупрозрачные черные колготки со «стрелкой» на коленке, вспотевший топ, съезжающий с живота на грудь, обнажая пирсинг в пупке. Тушь размазана, образуя черные слезы. Инга со всей силы накалывает свою ладонь на кол, на один из тех, которые заменяют кроватку. Быстро выдергивает, и капает кровью Тасе на лицо. Девочка морщится, хнычет, прибегает Коля, нахлобучивает на дочку подобие одеялка, связанного из гниющей травы. А ему кажется, что он накрывает Тасю пледом. Инга нависает над ней, вытирает продырявленную, кровоточащую руку о детский лоб. И Тася кричит еще громче, еще надрывнее. Инга толкает Колю, я в ужасе сдираю с себя очки, и замечаю, что Николай споткнулся о стул, встал, потирает ногу. Больно… Всем больно. Надеваю очки вновь. Надо, раз дали. Сбоку вырастают маленькие ёлки, сосенки, между ними к нам бегут струйки желтого света, и слышится гулкий голос Аарона, заполняющий поле до отказа: «Иисус, спаси маленькую Таисию». Инга хватается за голову обеими руками, затыкает уши… Трава тает на земле островками, как обожженная кожа, вянут, клонятся как колосья, железные прутья. Пахнет гарью.

— Кто ставил варить яйца? — кричит Коля — Лера, ты? Они сгорели…

— Я не ставила! — поспевает Лера.

— А кто тогда? Аарон уж вряд ли…

— Я не знаю…

Снимаю очки. Квартира в дыму. Коля мечется по кухне, хватает прихватку, кастрюльку, включает воду. Лера открывает окно.

* * *

— Теперь я знаю, что Он существует. И Он говорит, что только ты одна можешь спасти Тасю…Мне очень жаль, Лера, правда… Но если ты этого не сделаешь, то Таисия умрет.

В его взгляде Она находит нечто странное, и оно не дает усомниться в сказанном. И почему-то ни разу не возникает вопроса, кто — Он.

— Я сделаю всё что угодно. Но я понятия не имею, что именно от меня требуется.

— Он говорит: «Ты должна хорошо сыграть роль», я не знаю какую, и что это означает. Но ты же артистка, подумай.

— Зато я знаю, что это значит. Я должна хорошо сыграть самое сложное, что только можно для меня придумать. Я всегда упивалась страданиями… Всё правильно, Аарончик. Премьера через два дня… Эсфирь… Спасибо ей. Она нас спасла, когда тебя к нам отправила.

— Я видел над Тасиной кроваткой чудесную икону. Не знаю, кто на ней. Но он помогает Тасе, я вижу. Поэтому время у тебя еще есть.

— Пантелеймон…

Она улыбается с горечью и с радостью одновременно, странное сочетание:

— Мне кажется, что ты не вернешься в Израиль.

— Да, сто процентов. Я решил, что подам документы в семинарию и крещусь Александром.

* * *

Она выходит на сцену, набирает полные легкие воздуха, и думает:

— Валентин Геннадьевич, честное слово, я покажу счастье.

Коля смотрит. Коля ждет. Ради него Она не имеет права. Тася не виновата.

Сбоку на сцене установлен портрет главрежа, обрамленный богатым венком. Взгляд черно-белого Валентина Геннадьевича обращен в сторону, но Валерия видит, как он поворачивается к ней.

Грохот на сцене — это рушатся горы…

Плохо, когда не ценят надежду в ларце Пандоры…

Жутко, когда на счастье дарят ножи и змей мне…

Шутка ли, Ангел, прощаться, я этого не умею…

                                  Детка, не бойся, не важно, что правда нас учит бояться смерти

                                  Будем мы после, как боги, — без ручки- и лучше! — ну как-нибудь- книги писать.

                                  Бабушка-осень нам свяжет мохнатые тучки из райской шерсти,

                                  Чтобы не мёрзли ноги у внучки, живущей на каменных небесах…

Гул на сцене — в поле гроза и вихри…

Всей моей лени со всеми страстями игры…

Всех моих дружб крушенье, любовей вялость…

Ангел, давай, разрушь, что во мне осталось…

                                  Мама, не бойся, порой и напившись водой, я кажусь тебе пьяной —

                                  Просто во взрослых дети сегодня воскресли под блеклой луной…

                                  Дедушка-осень укроет нас с крышей своей бородой из пушистых туманов,

                                  Чтобы мы не замёрзли на нашей кровати холодной, земной.

Коля в ее душе. Здоровая Тася. Эсфирь приехала к Ней. Валентин Геннадьевич жив, а Инга мертва. Исповедь у отца Александра. У каждого свое счастье. Но любое из них достойно таких же аплодисментов, которые слышала в тот день Лера.

(вместо эпилога)

На пёстрых развалах уйма всякой всячины, но это иллюзия. Товары повторяются через раз, везде одни и те же камушки, бусики, сарафаны, дешевая косметика вперемежку с блокнотами, карандашами и прищепками, цветы на заколках, цветы на платьях, цветы-кулоны и цветы-серёжки. Всё, что вы когда-то выбросили, продается здесь. Но ваш ангел-хранитель не советует Вам покупать это снова.

Инга раскладывает украшения, натирает их особым раствором, от которого они будут блестеть еще ярче и еще зазывнее: