Бранденбургские ворота - [19]

Шрифт
Интервал

Подошел к громадному, в золотой лепнине, настенному зеркалу, хотел плюнуть в жирненького херувимчика, взлетевшего и улыбающегося, но оторопел, увидев в зеркале самого себя.

Отвык солдат от зеркал на войне, брился и то по памяти. А этак вот — в полный рост, во всей красе — видел себя Полищук вообще только раз в жизни: в мирное время, когда попал однажды в парикмахерскую в самом Витебске.

Промокшая грязная шинель стянута брезентовым ремнем по тощему животу. Раскисшая от дождя пилотка похожа на большой сопревший гриб. Но главное — лицо, худое, заросшее щетиной, изуродованное осколком, угодившим под самый нос, в верхнюю губу. Незнакомое, некрасивое, совсем чужое лицо.

Скрипнув зубами, ударил Полищук по зеркалу тяжелым прикладом. Лязгнуло стекло, проломилось, ощерилось длинной кривой трещиной. Разломился в нем и сам ефрейтор на две половинки. Но не помолодел… Не похорошел… Нет!

Ударил еще трижды — за спаленную хату, за погубленное село и за безмерное горе матки Беларуси…

Осыпалось на паркет толстое венецианское стекло, только в нижней части рамы остались клинья, как зубы колдуна. И по ним ляпнул разгневанный ефрейтор — не прикладом, а кирзачом с подковкой.

Бугров и Сошников прибежали на звон стекла.

— Ты чего ж натворил? — спросил политрук. — Зачем?

— Мстю! — ответил Полищук. — Як яны мяне…

— Зеркало-то при чем?

— Нехай! Душе легче…

И пошел вразвалку, оставляя на паркете мокрые следы.

Окна на помещичьей кухне плотно зашторили, зажгли трофейные свечки и затопили огромную кафельную плиту. По юнкерским покоям повеяло запахом свиных шкварок и говядины, зажаренной с луком, потом и вовсе русскими блинами! Кто-то из самых расторопных наладил это дело без настоящих сковородок, чапельников и топленого масла. И какое ж это было объедение для солдат!

Бугров с превеликим наслаждением съел десяточек блинов под свои фронтовые сто грамм. И жареного мяса съел изрядный кусок. И молока полкотелка выпил парного, которое надоил Полищук. После роскошного ужина потянуло на сон, но Андрей все же преодолел соблазн и вышел проверить посты, расставленные вокруг фольварка. Оглянувшись у ворот — хорошо ли зашторены окна, — он вспомнил с веселой усмешкой сказку про «Бременских музыкантов».


Израненный фашистский дракон отползал к Берлину нехотя. Злобно огрызался, изворачивался, норовя ударить стальными когтями и хвостом. Стратегические плацдармы и рубежи строились немцами заблаговременно — глубоко эшелонированные, с мощными бетонными бастионами, с огромными арсеналами, с подземными разветвлениями-лабиринтами. Вроде бы неприступные твердыни.

Но ничто не могло остановить сокрушающий вал, продвигавшийся по Европе с востока на запад. Лопались, как орехи от увесистого молотка, железобетонные укрепрайоны, разлетались рабские цепи, которыми сковали фашисты целые народы.

На трофейных картах, все чаще попадавших к штабистам, Гданьск именовался Данциг. После ожесточенных боев за этот город у Бугрова в роте осталась треть личного состава. Убитых солдат хоронили в городских парках и на центральных площадях.

Поляки встречали русских братьев жаркими объятьями, у многих текли слезы благодарности. Самые отважные просили оружие, чтобы вместе с Советской Армией идти дальше, громить ненавистных фашистов.

Крестьяне в селах, через которые проходили походным маршем, предлагали свою помощь и готовы были поделиться последним с советскими солдатами. Но что у них оставалось после тотального ограбления? Пепелища да обломки, беспорядочные кладбища да закопченные костелы. «Зондеркоманды» отнимали все подчистую, не оставляя горсти зерна для посева, мешка картошки для голодных сирот. На всю жизнь запомнилось Андрею жалобное причитание: «Нема исти! Вшистко герман забрал».

На постоях в деревнях солдаты нередко делились с польскими крестьянами своим фронтовым пайком. В какой-то деревне бородатый старик, благодаря Петлая за спасение умиравших от голода внуков, рухнул вдруг на колени, попытался поцеловать у него руку. Сибиряка словно кипятком ошпарило:

— Ты что, старик?! Я ж тебе не пан какой-нибудь! И не поп! Кончать с этим холопством надо!

Долгие кровопролитные бои шли за Кенигсберг — столицу Восточной Пруссии. Когда в городском парке Кенигсберга хоронили погибших советских воинов, полковник из политотдела дивизии в своей речи говорил о прадедах этих солдат, которые здесь же громили двести лет назад хваленые полки Фридриха Второго.

— Гитлер считает себя учеником и последователем «великого» Фридриха, — сказал полковник. — Говорят, над своим столом в рейхсканцелярии он повесил его портрет и в трудных случаях с ним советуется. Не знаю, что ему посоветует Фридрих, а нам надо вспомнить русского генерала Чернышева, который не стал мешкать, а, разбив Фридриха, с ходу взял Берлин.

Позже, когда дивизия отдыхала на окраине Кенигсберга, несколько офицеров, среди них Бугров, попросили полковника рассказать подробней о войне России с Пруссией.

— Наемная армия Фридриха разбежалась, — рассказывал полковник. — Чтобы избежать позора, «великий» собирался отравиться. Но тут, на его счастье, внезапно умерла царица Елизавета, дщерь Великого Петра. На престоле оказался ничтожный человек — голштинский принц Карл Петр Ульрих, назвавшийся Петром III. Он тотчас заключил мирный договор с Фридрихом, перед которым благоговел, вернул ему все завоеванные прибалтийские земли да еще обещал дать солдат для новых походов Фридриха. Такого надругательства русское офицерство не потерпело. Несколько отчаянных гвардейцев устроили заговор и закололи поганца.


Еще от автора Леонид Леонидович Степанов
В зеркале голубого Дуная

Советский журналист, проработавший в Австрии шесть лет, правдиво и увлекательно рассказывает о самом важном и интересном в жизни этой страны. Главное внимание он уделяет Вене, играющей совершенно исключительную роль как политический, экономический и культурный центр Австрии. Читатель познакомится с бытом австрийцев, с историей и знаменитыми памятниками Вены, с ее музеями, театрами и рабочими окраинами; узнает новое о великих композиторах, артистах, общественных деятелях. Вместе с автором читатель побывает в других крупнейших городах страны — в Граце, Линце, Зальцбурге, Инсбруке, поедет на пароходе по Дунаю, увидит чудесные горы Тироля. Значительное место в книге занимают рассказы о встречах Леонида Степанова с людьми самого различного социального положения.


Рекомендуем почитать
Любовь последняя...

Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.


Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.