Бранденбургские ворота - [128]

— Конечно, он. Отцу нужно как можно скорее скопить двадцать тысяч «тяжелых» марок. Ему уже обещали лицензию.

— «Лицензию»! «Гешефт»! Раньше ты и слов таких не знал.

— Я теперь много всякого знаю. Развиваюсь же.

— Развиваешься. Вижу. Только в какую сторону? Хочешь стать шмаротцером, как твой отец?

— Неправда! Отец не шмаротцер. Он вошел в пай.

— Куда вошел?

— В пай. Стал наполовину хозяином небольшого салона.

— Что еще за салон? Портновский, что ли?

— Нет, салон для породистых собачек. Там их стригут по моде, моют шампунями, вообще наводят им всякую косметику.

— Ну, докатился, электрик! — возмутилась Фрида. — Господских собачек стрижет и моет!

— Он не сам: в салоне два парикмахера и один мойщик.

— Того хуже! Эксплуататором стал твой отец!

— Ну что ты, мам! Какой же он эксплуататор? Он ведь и сам очень много работает — бегает, достает все, хлопочет как менеджер. Так называется управляющий по-американски.

— «Менеджер»? Слово-то какое противное! И ты будешь отдавать свой заработок… «менеджеру»?

— Да. Ему ведь надо расплатиться за свой пай. А потом я почти все деньги буду приносить тебе.

— Нет уж, дорогой сынок! Мне твоих денег не нужно. Чтобы я, честная работница, взяла господские чаевые? Никогда! И тебе запрещаю. Слышишь: за-пре-щаю брать поганые деньги!

— Как же, мама? — растерялся подросток. — Я уже на службе… Я ж теперь не могу…

— Можешь. Тебя ведь взяли без жалованья?

— Но отец… Он сказал…

— Отец? Какой это отец, если толкает сына в помойную яму?

— Ну что ты говоришь, мама? Это несправедливо! Отец старается, как получше сделать для всех нас.

— Нам с Линдой такой «благодати» не требуется. И ты не ходи завтра в проклятый «Дрюбен»! Никогда не ходи!

Вилли слушал мать растерянный и огорченный. Пухлое румяное лицо его сердито нахмурилось, толстые губы сложились обидчиво. Он горестно поглядывал на две плитки шоколада и четыре апельсина, лежавшие на столе. А ему так хотелось порадовать маму!

Сегодня, придя с работы, Фрида не застала дома никого: Линда пошла на праздник молодежи, а к отсутствию мужа она уже привыкла. Но Вилли… Неужели он все-таки ушел туда?

Фрида чувствовала себя бессильной. Остается поставить мужу условие: или он откажется от «Дрюбена», или… от семьи. Но она боится поставить вопрос так ультимативно. Ей ведь не двадцать, а сорок с хвостиком. Она уже не та Фрида, за которой когда-то так ухлестывал Вильгельм. А он цветущий мужчина, такие там, в «Дрюбене», нарасхват. Если поставить его перед выбором, то можно обмишуриться, все сразу погубить…

Она хотела взяться за ужин, но все валилось из рук, разболелась голова. Неожиданно пришел Вильгельм. Он был заметно навеселе, от ужина отказался, но две бутылки пива выпил с охотой и вскоре совсем осоловел. Говорить с таким серьезно не имело смысла. Фрида опросила только, когда вернется Вилли.

— Задержится парнишка немного, — ответил муж, зевая, и стал раздеваться. — У него сегодня служба до десяти.

— До десяти? Разве это детское время?

— Ничего, — ухмыльнулся Вильгельм, почесывая живот. — Зато монетки капают. И все тяжеленькие.

— Слишком тяжеленькие: он большие чемоданы таскает.

— Пусть привыкает. Пусть знает, как они даются, деньги-то. Я тоже с двенадцати лет пошел работать.

— Другие были времена. У нас теперь…

— Такие же и были, — не дослушав, изрек Вильгельм. — Умные всегда жили по-умному, а глупые — по-глупому. Вот ты все ругаешь свою сестру Берту, а ведь зря.

— Ты что? Видел ее?

— Видел. Говорил с нею и с племянником твоим — Рольфом.

— Зачтем это тебе понадобилось?

— Зачем! А ты что думала — легко там лицензию получить?

— Какая нужда?

— Тебе нет, а мне — нужда. И Вилли нашего они помогли устроить на хорошее место. Очень даже приличный отель. Солидные господа останавливаются. «Вальдмюлле» называется.

— Губишь ты своего сына!

— Не-е-е, — заваливаясь на кровать, блаженно простонал Вильгельм. — Наоборо-о-от… Скоро нашему Вилли все школьные приятели позавидуют.

— Почему бы?

— А тут скоро все поломается… Чуток осталось. Скоро ку-ку!

Вильгельм приложил к уху большой палец и пошевелил ладошкой.

— Что ты бормочешь, непутевый? Спи уж лучше, коли напился.

— Увидишь! Народ-то, он разный… Бывает та-такой… — Вильгельм захрапел, но тут же встрепенулся и пробормотал: — А начнется, между прочим, не где-нибудь… у вас на стройке — на Сталиналлее…

И Вильгельм опять захрапел.

Фрида пошла на кухню, выпила холодной воды, чтобы успокоиться. То, что болтает муженек — плохой признак, если даже до таких равнодушных ушей дошло что-то там, в «Дрюбене».

На стройке у них и в самом деле происходит непонятное, Фрида это чувствует, замечает. Да и не она одна…

Сначала все шло хорошо. Высокие светлые дома росли по обеим сторонам широкой Сталиналлее. Никто прежде и не поверил бы, что такие громадные здания с сотнями просторных благоустроенных квартир можно строить столь быстро. А секрет был простой: советские строительные машины, советский опыт, советские темпы.

Многие берлинцы после работы приходили на Сталиналлее полюбоваться, как идет строительство, как растет первая новая улица республики. Хвалили каменщиков и арматурщиков, завидовали новоселам, верили, что постепенно очередь дойдет до всех нуждающихся. Раз дело так повернулось, значат, и другие берлинские районы начнут отстраиваться. Можно подождать, коли есть на что надеяться.