Браки по расчету - [15]

Окинув холодным зорким оком густую толпу юных вихрастых слушателей, повернувшихся к нему, всех этих нахмуренных, испуганных, недоумевающих мальчиков, — от ангельских розовогубых мордашек первоклассников до полудетских-полумужских, усеянных бутонами созревания лиц восьмиклассников, патер Коль заговорил тихо, медленно, но распаляясь с каждым словом:

— Это глубоко бессмысленно, сыны мои. Тот, кто читает историю с открытыми глазами и с непредвзятой мыслью, поймет неизбежно, что одной из важнейших черт нового века, достигающего своей вершины при нашей жизни, является возвышение великих наций и империй — и безвозвратное падение и исчезновение малых наций. Можно бороться против такого движения, можно его игнорировать, не понимать, не признавать — но остановить его ничуть не легче, чем прервать вращение звезд и солнца. Вы чехи? Хорошо, будьте ими. Но примите в соображение, что потомки ваши уже не будут чехами, и обдумайте — разумна ли ваша приверженность тому, что обречено на гибель? Вы ссылаетесь на прошлое вашего народа и хотите оставаться ему верны. Но что же это за прошлое? Вспомните, когда, например, в Италии пятнадцатый век приносил свои прекраснейшие плоды, разбойничьи шайки гуситов истребляли все, что было прекрасного в Чехии… И взгляните, даже эта Италия не принадлежит к сильным, великим нациям, которым история дозволяет жить самостоятельно и независимо; что же сказать о вас, народце-пигмее? В то время как другие народы устремляются к орлиным высотам, вы боретесь за одну лишь сохранность вашего языка, за то только, чтоб не перестало существовать ваше грубое мужицкое наречие. К чему? Немецкий язык, на котором я обращаюсь к вам, так же как и другие мировые языки, окрыляет дух, — ваш язык налагает путы на крылья духа. Избавьтесь же от этих пут! Тратить усилия на то, чтоб сохранить каждый незначительный язык из той невероятной смеси, что возникла у подножия Вавилонского столпа, чтоб сохранить, к примеру, язык чешский, речь мужиков и слуг, речь без литературы, без науки и философии, речь без будущего, грубую и бедную, — какая жалкая, какая убогая цель!

Священник развернул трубочку прокламации, которой все время похлопывал себя по колену. Он зашипел от возмущения, еще раз пробежав глазами несчастную смятую бумажку с оторванным верхним краем, за который она была прикреплена к двери, пока рука достопочтенного отца Бюргермайстера не сорвала ее, — и продолжал, кривя губы в брезгливом отвращении:

— Об исторических правах короны чешской толкует этот глупец! Каковы же сии исторические права? Право быть грязью под ногами, землекопом, лакеем. Мы хотим сделать вас людьми, ввести вас в высокие и в высшей степени почетные, священные институции — вы же требуете своего права на чешскую неполноценность. Конституции желает этот безумец! У нас, австрийских немцев, конституции нет — а вот чешскому мужику, aus einer терефня Коленом-в-зад, подавай, видите ли, конституцию. У вас, чехов, нет дворянства, нет буржуазии, у вас одни пахари да скотницы, а вы хотите чешского короля и чешский парламент, — но это было бы смешно, когда б не вызывало тошноту!

Патер Коль бросил прокламацию на столик, накрытый красной плюшевой скатертью.

— Но, может быть, я делаю ошибку, столь тщательно разбирая перед вами вопрос о вашей нации, ибо таким образом я, возможно, внушаю вам преувеличенно ложное представление о ее значении. Нет у нее никакого значения, бедные сыновья мои. Во всем божьем мире никто о вас не знает. Сам принцип вашей национальности непонятен миру, а потому и безразличен и противен. Страна ваша зовется Богемия, Böhmen, Bohême — кто же в силах понять, что обитатели ее вовсе не «богемы» или даже не les bohémiens, что на французском языке означает «цыгане», а какие-то там чехи, по-французски les Tchèques? Признайтесь откровенно: есть ли смысл в том, что вы упрямо держитесь за свое жалкое, никому не нужное стадо оборванцев и отказываетесь влиться в ряды образованнейшего слоя нации, чьему развитию ничто не противостоит? Отвечай, Паздера!

Названный, толстый, сонный восьмиклассник, сын трактирщика из Младой Болеслави, густо покраснел, услыхав свое имя.

— Я прав или не прав? — повторил учитель, вперяя в него свой взор.

— Не знаю, ваше преподобие...

— Ты чех?

— Да.

— Почему?

— Так, ваше преподобие.

— Что за ответ? Почему ты чех, я тебя спрашиваю?

— Потому что так уж родился, ваше преподобие.

— Дурак. Человек рождается мальчиком или девочкой, белым или негром, тут уж нельзя и не нужно ничего менять. Но принадлежность его к нации определяется внешними обстоятельствами, и каждый вправе отбросить свою национальность, как тесную, неудобную одежду.

Взгляд священника наткнулся на пару серо-карих немигающих глаз, как всегда лояльно устремленных на него, глаз ученика, который никогда не разочаровывал его в своей несокрушимой посредственности, чье прилежное внимание служило опорой учителю, когда остальные ученики делались рассеянными.

— Ну, а ты, Недобыл? — спросил патер Коль, чуть смягчив строгое выражение лица и сморщив губы в намеке на улыбку. — Как ты мне ответишь? Ты чех?