Браки по расчету - [16]

Если священник думал обрадовать любимого ученика таким проявлением благосклонности, то он глубоко заблуждался; наоборот, он нагнал на Мартина больше страха, чем отец своей суковатой палкой. Мартину, конечно, важна была благосклонность начальства, но не менее важной была для него и симпатия товарищей. Ответить в том смысле, как ответил Паздера, означало взбесить Коля и, возможно, заработать неудовлетворительную отметку по истории и по химии. Но ответить в противном смысле при таком взвинченно патриотическом настроении значило опозориться в глазах всех гимназистов. Проклятье, и зачем только этот пятнистый болван вызвал именно его, Мартина, зачем вытащил на яркий свет прямого обращения и поставил перед столь дьявольской дилеммой? Он физически ощущал, как спереди, сзади, со всех сторон в него упираются жаркие, нетерпеливые и любопытные взоры товарищей, а сверху, с возвышения, его сверлят холодные, глубоко посаженные глаза Коля, чью небольшую круглую голову словно увенчивала гирлянда высохшей хвои, тянувшаяся сзади по стене. На верхней губе Мартина выступил пот — ему казалось, что лицо у него распухло; о господи, упасть бы теперь в обморок, перестать существовать!

— Ну? Что же ты не отвечаешь? Чех ты или нет? — уже с ноткой нетерпения настаивал отец Коль.

— Я, ваше преподобие… — забормотал Мартин, — я еще не думал об этой проблеме, и еще я…

— И еще ты дурак и трус, я обманулся в тебе, — холодно договорил за него Коль и, отвратив свой взор от уничтоженного Мартина, который сразу будто утонул в толпе, ошпаренный стыдом, священник быстро заговорил в повышенном тоне:

— Нет нужды что-либо добавлять к этому, сыновья мои. Идея без внутренней правды, без нравственного ядра может, конечно, дать замечательную возможность болтунам болтать, нулям — раздуться, ослам — прикрыть свою пустоту, но она рушится, как только возникает надобность доказать ее силу. Чешский патриот тайно вывешивает безмозглые листочки, разглагольствует по подворотням, но тотчас опадает, как пустой мешок, если его просто просят публично подтвердить свою национальность: оказывается, ему неведомо даже, кто он — чех или татарин, зулус, кафр или готтентот. А теперь я вот что скажу, сыночки мои: даю вам два дня на то, чтобы вы разыскали паршивого негодяя, вывесившего это воззвание, — ибо насчет того, чтобы он мог назваться сам, я уже не питаю никаких иллюзий после того, как только что подтвердилось мое невысокое мнение о чешском характере. Если же по истечении этого срока виновник останется неизвестным…

Патер Коль остановился, чтобы усилить напряжение, а потом загремел, сопровождая каждое слово ударом кулака по столику:

— …тогда каждый десятый воспитанник чешской национальности будет без всякой милости лишен стипендии и исключен из конвикта. А теперь разойдитесь.

Но оцепеневшие от испуга мальчики, не веря в серьезность такой угрозы, не расходились, не двигались с места — они так и стояли, устремив к возвышению испуганные взгляды, будто ждали, не последует ли еще что-нибудь. Однако ничего больше не последовало. Патер Коль сложил прокламацию и сунул себе в рукав; в тишине, среди которой цыплячьим писком раздавались всхлипывания нескольких мальчуганов из первого и второго классов, — а многие из малышей, не умевшие еще говорить по-немецки, не поняли даже, в чем дело, и только чувствовали, что случилась беда, — патер Коль, вынув из кармана ключ от двери, мрачно спустился с возвышения.

— Пан патер, но я ни в чем не виноват! — крикнул по-чешски человечек лет одиннадцати от роду, с румяными деревенскими щечками, по которым катились крупные слезы; выбежав из рядов, малыш ухватился за сутану патера, как дома хватался за мамины юбки. Тут его однокашники, осмелев, заревели словно по команде, а среди старших поднялся шепоток, бормотанье, воркотня, ропот, гудение и говор.

— Я сказал — разойтись, марш! Не ждать же мне тут до ночи! — рявкнул патер Коль, отталкивая плачущего ребенка, и распахнул дверь.

Тогда только гимназисты тронулись и, подгоняемые нетерпеливыми круговыми взмахами патеровой руки с ключами, хлынули в коридор.

Не успела эта перебудораженная стая покинуть зал, как всех объединила страстная, яростная уверенность, что подлинной причиной предстоящего исключения был жалкий трус Недобыл, свинья, малодушный предатель, потому что это он разозлил Коля своим нескладным ответом и вызвал столь страшную катастрофу.

И именно Паздера, герой дня, первым высказал эту мысль.

— Это ты заварил кашу, вонючка! — крикнул он Мартину.

Не успел тот ответить, как к нему пробрался малыш, только что уверявший Коля в полной своей невиновности, и плюнул Мартину на ботинок. Мартин кинулся было на него, но кто-то стукнул его сзади кулаком по голове:

— Он еще не думал об этой проблеме, мерзавец!

И сразу несчастного стеснили ненавидящие, искаженные, орущие лица.

— Если меня исключат, я утоплюсь, но сначала убью тебя, иуда, запомни!

— Будь у тебя капля совести, ты теперь все взял бы на себя и назвался бы!

— Где ему брать на себя, этот подлец позволит, чтоб всех нас выкинули, а сам спокойно будет, как раньше, лизать патерам пятки!