Браки по расчету - [134]
— Звали нас Австрия, — добавил он, — теперь будем называться Австро-Венгрия. Неужто нам из-за этого сходить с ума или уйти в монастырь?
— Я понимаю, тебе безразлично, что Венгрия за наш счет получила полную самостоятельность и свободу, — ответил Борн. — Но поражаюсь, как это ты можешь равнодушно относиться к тому, что им за наш же счет снизили налоги на двенадцать миллионов ежегодно! Мы ведь будем теперь платить налоги не только с дохода, но и с имущества, дорогой мой, другими словами, казна протягивает лапу уже к самой основе национального достояния, а это не должно бы быть тебе безразлично, оно ведь и тебя касается. Или ты этого не знаешь?
Мартин, никогда не читавший газет, действительно ничего об этом не знал; тогда Борн вынул карандашик и подсчитал для встревоженного тестя, что если его участки в Комотовке и Опаржилке стоят круглым счетом сорок тысяч гульденов, дом на Сеноважной площади четыре тысячи, половина дома на Жемчужной, скажем, три тысячи, лошади и парк повозок двадцать тысяч, да в наличности у него шестнадцать тысяч — всего вместе восемьдесят три тысячи, то по новому закону, который сейчас готовится, Мартин заплатит за все это единовременный налог, установленный пока в один и две десятых процента от общей стоимости имущества, примерно тысячу гульденов, конечно, не считая прочих налогов, которые он платил до сей поры.
— Протест против этого нового налога и есть один из главных пунктов программы завтрашнего митинга, — закончил Борн, всовывая карандашик в петельку бумажника, соединенного с записной книжкой, на которой сверкали металлические буковки «Nota bene». — Я сам буду там говорить от нашего торгового общества, от «Меркурия».
— Вы не за один какой-то там «Меркурий» будете говорить, вы и за нас говорите, — сказала растроганная пани Валентина. — Я всегда знала, что вы самоотверженный, благородный человек.
Так в Чехии стало больше двумя оппозиционерами, двумя федералистами, двумя противниками австро-венгерского дуализма. И когда Борн попросил Валентину иногда заглядывать в его магазин, нет ли там каких безобразий в его отсутствие, — она согласилась очень охотно, и результат ее «заглядываний», хоть и нерегулярных, был великолепным.
После первого же раза Борн, вернувшись из трехдневной поездки в Вену, заметил какое-то изменение в магазине. Продавцы как-то странно держались, их приветствия были напряженные, деревянные, и он сразу увидел, что кого-то среди них не хватает.
— А где пан Иозеф? — спросил он о своем любимце, который обычно радостно спешил навстречу, когда хозяин возвращался из поездки.
Иозеф был проворный, симпатичный молодой человек, венский чех, прошедший лучшую торговую школу. Он напоминал Борну его собственное начало у Макса Есселя на Вольцайле, и поэтому Борн дарил ему свое доверие и приязнь, а увидев, что у него и вкус хорош, уполномочил пана Иозефа отбирать и закупать товар.
— Что с ним? Он заболел? — продолжал расспросы Борн, когда продавцы ответили смущенным молчанием на его первый вопрос.
Тогда один из них шепнул:
— Милостивая пани Недобылова его выгнала.
— Он еще не хотел уходить, так она его зонтиком, — прибавил другой. — Мигом выкатился!
Валентина, снова во всем сиреневом — не могла же она ходить в магазин с таким нежным товаром в холщовой блузе и высоких сапогах, в каковых хаживала в Комотовке и на Сеноважной площади, — сидела в его конторе и проверяла счета. За годы своего сотрудничества с Мартином она вполне прилично выучилась считать, в чем ранее была несколько слаба.
— Как давно вы не заглядывали в подвал? — холодно ответила она Борну вопросом, когда он возмущенно осведомился, правда ли, что она прогнала его лучшего работника, пана Иозефа, и по какому праву и за что. — Как давно вы не были в подвале? — повторила она, когда он ответил, что говорит не о подвале, а о пане Иозефе.
Он признался, что, собственно, не помнит, когда там был в последний раз; Валентина встала и сказала коротко:
— И очень плохо. Так пойдемте, я вам кое-что покажу.
Под торговыми залами был целый лабиринт подвалов и коридоров, по большей части пустующих, не используемых, потому что там было сыро — весной туда затекала вода из переполненных водосточных канав. Здесь складывали всякий хлам, ящики, старые бутылки, но и некоторое количество ходкого товара — если для него не оставалось места в складе на дворе, — конечно, такого, который не портится от сырости, главным образом фарфор и стекло. Сюда-то со свечой в руке и направилась Валентина; храня многозначительное молчание, она подвела зятя к низенькому чулану, похожему на страшный тюремный карцер; от пола до потолка в этом чулане громоздились картонные коробки.
— Будьте добры, загляните в коробки, — сказала Валентина.
Он брезгливо приподнял крышку одной коробки и нашел в ней двенадцать фарфоровых раскрашенных изображений Пороховой башни с надписью по низу «Привет из Праги», завернутых в заплесневевшую шелковую бумагу.
— Это наш самый ходкий сувенир, — сказал Борн, все еще не понимая, куда гнет Валентина. — Они продаются дюжинами.
Валентина на это возразила, что на месте Борна не была бы так уж уверена, что они продаются дюжинами. Если б он изволил потрудиться — как это сделала она — и пересчитать эти заплесневелые коробки, которые помнят прошлогодний паводок, то насчитал бы их не более и не менее, как ровно четыреста пятьдесят штук. Четыреста пятьдесят коробок по двенадцати Пороховых башен в каждой — это чуть ли не пять тысяч Пороховых башен, без малого четыре с половиной тысячи гульденов. Наш милый Борн бегает по митингам, разрывается, протестует против нового налога с имущества, хотя для него-то налог этот составит не более пятисот гульденов, потому как у него, не в пример Мартину, можно сказать, и нету ни шиша, ни земли, ни дома на Сеноважной, — а вот то, что у него в подвале валяется бракованного товару чуть ли не на пять тысяч гульденов, товару, который он никогда не продаст, и сейчас она, Валентина, ему скажет, почему он не продаст, — это ему все равно, он об этом и не знает! И кто же скупал эти Пороховые башни, кто так трогательно заботился, чтобы клиент, пожелавший купить Пороховую башню, не ушел с пустыми руками? Да пан Иозеф, юный любимец Борна.
Действие историко-приключенческих романов чешского писателя Владимира Неффа (1909—1983) происходит в XVI—XVII вв. в Чехии, Италии, Турции… Похождения главного героя Петра Куканя, которому дано все — ум, здоровье, красота, любовь женщин, — можно было бы назвать «удивительными приключениями хорошего человека».В романах В. Неффа, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с серьезным, как во всяком авантюрном романе, рассчитанном на широкого читателя.
Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.Роман «У королев не бывает ног» (1973) — первая книга о приключениях Куканя. Действие происходит в конце XVI — начале XVII века в правление Рудольфа II в Чехии и Италии.
Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.«Прекрасная чародейка» (1979) завершает похождения Петра Куканя. Действие романа происходит во время тридцатилетней войны (1618—1648). Кукань становится узником замка на острове Иф.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.