Брак по-американски - [73]

Я кивнула, опустив руки висеть по бокам, пока он исследовал мое лицо. Он закрыл глаза, будто не мог им доверять. Когда его палец прошел по моим губам, я поймала его легким поцелуем. В ответ Рой облегченно вздохнул. Он вел меня по дому, не включая свет, будто хотел проверить, сможет ли он найти путь на ощупь. Женщина не всегда вольна выбирать, иногда от нее немногое зависит. Иногда есть долг, который ей надо выплатить, утешение, которое она обязана предоставить, безопасный коридор, который она должна обеспечить. Каждая из нас уступала мужчине, движимая не любовью. Могла ли я отвергнуть Роя, моего мужа, когда он вернулся с войны, которая была старше его отца и отца его отца? Нет, я не могла. Идя вслед за Роем по узкому коридору, я осознала, что Андре знал это с самого начала. Поэтому он несся по шоссе, чтобы не дать мне сделать то, что, как мы все боялись, я обязана буду сделать.

И как же тогда мне описать то, что произошло между мной и моим мужем в ночь, когда он вернулся ко мне из тюрьмы? Мы стояли на кухне, я прислонилась к гранитной столешнице, растаявший сорбет пропитал мою одежду.

Руки Роя змеились у меня под блузкой. «Ты меня любишь. Ты сама это знаешь». Я бы не ответила, даже если бы он не перехватил мне дыхание поцелуем, вкус которого отдавал страстью, испещренной гневом. Да – это да, а нет – это нет, но что значит тишина? Тело Роя было сильнее, чем пять лет назад, когда он ночевал здесь в последний раз. Теперь он был властным незнакомцем, который жарко дышал мне в шею.

Когда он направился к главной спальне, угловой комнате, которая изначально принадлежала моим родителями и в которой мы с Роем спали как муж и жена, я сказала: «Не надо туда», – но он проигнорировал меня и повел нас дальше, как в танце. Порой что-то столь же неотвратимо, как прилив.

Он играючи снял с меня одежду, будто отделял кожуру от апельсина, а потом, наклонившись, включил яркую лампу. Я застыдилась своего тела – в последний раз он видел меня такой пять лет назад. Порой время не жалеет женщину. Я подтянула колени к груди.

– Не стесняйся, Джорджия, – сказал Рой. – Ты такая красивая, – он взял меня за голень, мягко распрямляя мне ноги. – Не закрывайся от меня. Дай мне на тебя посмотреть.

В тайной библиотеке моей души есть словарь слов, которых нет. Таинственный символ на этих страницах рассказывает, каково это – не иметь свободы выбора, имея ее. И на тех же страницах написано, как, раз или два в жизни, ты будешь лежать обнаженная под весом мужчины, но спасет тебя самое обычное слово.

– У тебя есть защита? – спросила я.

– Что?

– Защита.

– Не говори так, Джорджия, – сказал он. – Пожалуйста, не говори.

Он скатился с меня и лег параллельно. Я подвинулась, глядя из окна на Старого Гика, немого и древнего. Даже когда Рой положил тяжелую руку мне на бедро, я не повернулась.

– Будь моей женой, – сказал он.

Я не ответила, и он перекатил меня, как бревно, и прижал лицо к яремной впадине у меня на шее, вклинив ладони между моих бедер.

– Ну, давай, Селестия, – сказал он. – Столько лет прошло.

– Нам нужна защита, – сказала я, наполняя рот этим словом, ощущая его вес на языке.

Он провел моей рукой себе под ребром, где кожа оказалась узловатой и резиновой на ощупь.

– Меня пытались зарезать, – сказал он. – А я ему ничего не сделал. Ни разу на него даже не взглянул, а этот парень заточил свою гребаную зубную щетку и попытался убить меня ей.

Я позволила своему большому пальцу пройтись по шраму.

– Видишь, через что я прошел? – сказал он. – Ты и понятия не имеешь, что со мной было. Я знаю, что, если бы ты знала, ты бы со мной обходилась по-другому.

Он поцеловал меня в плечо и поцелуями пошел вверх к шее.

– Пожалуйста.

– Нам нужна защита.

– Почему? – спросил Рой. – Потому что я был в тюрьме? Но я же ни в чем не виноват. Ты же знаешь, что я не виноват. Когда ту женщину изнасиловали, я был с тобой. Так что ты знаешь, что я ничего не делал. Не веди себя со мной как с преступником, Селестия. Ты единственная, кто знает точно. Пожалуйста, не веди себя так, будто я чем-то болен.

– Я не могу.

– Ну, а послушать-то ты хотя бы можешь?

Он поднимал истории из коробки с памятью, и каждая доказывала, почему нельзя заставлять его ставить между нами преграду.

– Я случайно убил человека, – сказал он. – Я столько всего пережил, Селестия. Даже если садишься ты невиновным, то выходишь уже другим. Ну, пожалуйста?

– Не умоляй меня, – сказала я. – Пожалуйста, не надо так.

Он подвинулся ко мне, пригвоздив меня к кровати.

– Нет, – сказала я. – Не надо.

– Пожалуйста, – сказал он.

Представьте нас на нашем брачном ложе. Я прикована к матрасу, полностью подчинена его воле. Но бывает ли по-другому, даже когда любовь истинна и чиста, не замутнена временем и предательством? Возможно, это и значит любить – добровольно предавать себя во власть другого. Я закрыла глаза, ощущая над собой его вес, и молилась, как меня учили в детстве. И если умру я и не проснусь.

– Защита, – прошептала я, зная, что ничего подобного у него нет.

– Мне больно, Селестия. Ты что, не видишь?

И я снова легла, видя, как он страдал все эти годы, видя, как он страдает сейчас, прижав голову к подушке.