Брак по-американски - [28]

Я знаю, что в одну реку два раза не входят (помнишь тот ручей в Ило? Как мост поет?). Но я знаю наверняка, что ты не развелась со мной. И я просто хочу услышать, почему ты решила остаться моей законной женой. Даже если сейчас твои мысли заняты кем-то еще, все эти годы я оставался твоим мужем. Я представляю, как мы вдвоем сидим за кухонным столом, в нашем уютном доме, обмениваясь тихими словами правды.

Джорджия, это любовное письмо. Все мои поступки – это любовное письмо к тебе.

С любовью,

Рой

Часть II Накрой для меня стол

Андре

Наверное, это все равно что жениться на вдове. Ты перевязываешь ее раны, утешаешь ее, когда к ней вдруг подкрадываются воспоминания и она плачет без видимой причины. А когда она перебирает прошлое, ты не указываешь ей на то, что она решила не вспоминать, а говоришь себе, что глупо ревновать женщину к мертвому.

Но что еще мне оставалось делать? Я знал Селестию Давенпорт всю свою жизнь, и любил ее столь же долго. Такова правда, простая и настоящая, как наш Старый Гик, вековое дерево, растущее между нашими домами. Влечение к ней прошило мое тело, как родимое пятно в форме Млечного Пути, которое въелось мне в лопатки.

В день, когда мы получили новости, я осознавал, что она принадлежит не мне. Но под этим я не имею в виду, что, по крайней мере на бумаге, она была замужем за другим мужчиной. Если бы вы ее знали, вы бы поняли, что она и ему никогда не принадлежала. Я не уверен, осознавала ли это она сама, но женщина вроде нее никогда не будет никому принадлежать. Но эту правду можно разглядеть только с близкого расстояния. Представьте себе двадцатидолларовую банкноту – кажется, что она зеленая, но если присмотреться, то увидишь темно-зеленые чернила на бежевом фоне. А теперь вернемся к Селестии. Даже когда она носила его кольцо, она не была его женой. Она просто считалась замужней женщиной.

Я знаю, в мире есть мужчины гораздо более достойные, чем я, которые бы вырвали чувства с корнем и сожгли бы все дотла в тот же день, когда Роя приговорили к сроку, тем более по ложному обвинению. Я всегда знал, что он ни в чем не виноват. Все мы это знали. Я разочаровал мистера Давенпорта – он считает, что я должен был вести себя как мужчина, не трогать Селестию, чтобы она превратилась в живой памятник страданиям Роя. Но те, кто меня не понимает, просто не знают, каково это – любить человека с тех самых пор, как ты едва научился переставлять ноги, чтобы ходить, и растягивать губы, чтобы говорить.

Знаете, я ведь был свидетелем у них на свадьбе. В день, когда она вышла за Роя, я поставил свою подпись на листе бумаги – Андре Морис Такер, хотя моя правая рука дрожала так сильно, что мне пришлось придерживать ее левой. В церкви, когда священник спросил, есть ли у кого-то возражения, почему они не должны вступать в брак, я, стоя у алтаря, оставил свое мнение при себе – мою талию обхватывал широкий пояс, а в груди неровно бился пульс. В тот весенний день она говорила искренне, но нужно принимать во внимание и последующие дни, и те, которые накопились до.

Начну заново. Мы с Селестией выросли на одной узкой улице на юго-западе Атланты. Она называлась Лин Вэлли – съезд с Линн Драйв, которая примыкает к Линхерст Драйв. Тупик считался преимуществом, потому что мы могли играть на улице и не бояться, что нас собьет машина. Иногда я завидую современным детям – у них есть и тхэквондо, и психотерапевты, и погружение в языковую среду, но в то же время мне нравится, что, когда рос я, от ребенка требовалось только жить и радоваться.

Все семидесятые мы играли без особого присмотра, но все оборвалось, когда город потрясла серия убийств. В память о двадцати девяти убитых и пропавших мы повязали на Старого Гика желтые ленты. Это были страшные несколько лет, но угроза миновала, желтые ленты истрепались и опали вместе с листвой, и их сожгли вместе с листвой. А мы с Селестией продолжили жить, любить, расти и учиться.

Когда мне было семь, мои родители погрязли в склочном разводе, а хорошим семьям тогда не полагалось расставаться. Когда Карлос все-таки съехал – это было фееричное зрелище с участием троих его братьев, копа не при исполнении и грузовика – Селестия предоставила мне своего отца. Никогда не забуду, как она взяла меня за руку и повела в их подвальную лабораторию. Мистер Давенпорт был одет в белый халат, как у доктора, а в его лохматую копну врезались защитные очки. «Папа, – сказала она, – папа Андре сбежал, и я ему сказала, что ты можешь побыть его папой, ну, иногда». Вспыхнула горелка Бунзена, мистер Давенпорт опустил очки и сказал: «С радостью приму это предложение». И по сей день это остается величайшим подарком, который я когда-либо получал. Мы с мистером Давенпортом так и не стали отцом и сыном, тут химия не сработала, но своим щедрым жестом Селестия подняла покрывало, я заполз внутрь и обрел семью.

Сказать по правде, родными братом и сестрой мы не стали. Скорее, двоюродными – мы иногда целовались, а в выпускном классе старшей школы вместе пошли на бал в честь Дня святого Валентина. Больше идти нам было не с кем. Она тогда положила глаз на барабанщика, а я – на одну мажоретку. А они, как это обычно бывает, положили глаз друг на друга. Мне было не впервой оставаться без пары. В мире, где все любят высоких, мужественных и черных, я был низким, милым и смуглым. Ночью после выпускного мы целовались в лимузине, а вернувшись к ней домой, пробрались в подвал и переспали на маленьком диванчике, где обычно сидел ее отец, когда ему нужно было отдохнуть от работы. В подвале пахло спиртом, а диванные подушки пропитались травой. Селестия проскользнула к блестящему картотечному шкафу и достала фляжку с какой-то жидкостью – кажется, с джином. Мы отпивали из нее по очереди, пока нам в голову не ударила решимость.