Брачные узы - [30]

— И вы до сих пор не посоветовались с врачом, сударыня? — произнес Гордвайль с участием.

— Врач говорит, что это общий упадок сил, малокровие. Осталось у меня после родов. Нужно провести несколько месяцев на природе. Но времена теперь не те. Мой муж зарабатывает немного, и я не могу позволить себе такую роскошь.

— Ну а сегодня, на Карлсплац, — продолжила женщина, помолчав немного, — я перепугалась из-за толпы и большого движения. Мне вдруг почудилось, что трамваи и авто вот-вот свернут с мостовой на тротуар и наедут на меня. Я повернулась и бросилась бежать… а конец вам уже известен, сударь.

Тем временем они прибыли к цели и сошли с трамвая. Нужно было пройти еще минут пять. Гордвайль проводил ее и поднялся с ней на третий этаж, до дверей ее квартиры. Он уже хотел проститься, когда дверь приоткрылась и просвет заполнила собой женщина в летах, немного тяжеловатая, с жидкими, прилипшими к черепу седыми волосами.

— Мама! — сказала молодая женщина, показывая на Гордвайля. — Этот господин привел меня домой. Мне стало немного плохо на Карлсплац, легкое головокружение, и господин позаботился обо мне и проводил меня до дома. Право, это очень любезно с его стороны!

Обе женщины принялись упрашивать его зайти к ним, чтобы передохнуть немного и выпить чашечку кофе, пока он не согласился.

Его усадили у круглого стола в гостиной, меблированной в мещанском вкусе. Старуха сразу вышла, чтобы сварить кофе.

Через открытые в просторный двор окна доносились глухие размеренные удары молотка — по всей видимости, там работал столяр — и заливистый собачий лай. В комнате стоял затхлый, кисловатый запах давно не проветриваемого помещения, напомнивший Гордвайлю особый запах в музее древнего оружия и доспехов. Спустя минуту с ним смешался резкий аромат кофе, просачивавшийся сквозь дверные щели. Франци Миттельдорфер сняла шляпку и, стоя против зеркала в дверце шкафа, поправила свои пепельные волосы, остриженные по-мальчишески коротко. Она ничего не говорила. Вдруг в соседней комнате раздался крик младенца, и молодая женщина поспешила туда, извинившись перед гостем и протянув ему длинный и пузатый альбом с фотографиями. Машинально Гордвайль открыл альбом и прочел на первом листе плотной зеленовато-серой бумаги надпись, сделанную красными чернилами и выведенную каллиграфическим почерком: «Дорогой моей Франци» — и т. д. Четверостишие, помещавшееся ниже посвящения и написанное тем же почерком, он читать не стал. Внезапно у него появилось чувство, будто он удален от самого себя на тысячи миль, вырван из своего образа жизни, из постоянного своего окружения и даже из самого города Вены, как если бы каким-то чудесным образом он вдруг оказался в далекой чужой стране, среди чужого, неизвестного ему народа. Крики ребенка затихли в соседней комнате, однако столяр во дворе внизу продолжал стучать. Первая фотография в альбоме изображала стоящего юношу, худого, но крепкого, с волосами, разделенными продольным пробором, и легким пухом на верхней губе. Лицо его не сказало Гордвайлю ничего. Он перевернул лист и обнаружил другую фотографию: сидящая девушка с высокой грудью под белой блузкой и густыми золотистыми волосами, спускавшимися на лоб и полностью его закрывавшими. Девушка, как видно, пыталась придать лицу приветливое выражение, но получилась лишь странная гримаса вокруг рта.

В это время отворилась дверь, и старуха внесла в комнату поднос с кофейными чашками и поставила его на стол. Сразу после нее вошла и дочь с младенцем на руках. Младенцу было месяцев восемь, упитанное личико его, широкое внизу, ко лбу сужалось и заканчивалось жидким хохолком, бесцветным и торчащим вверх, как петушиный гребешок. Младенец беззубо засмеялся и протянул к лицу Гордвайля сжатую в кулачок ручку с перетяжками, что привело обеих женщин в крайний восторг.

— Тебе нравится господин, сокровище мое, — сказала молодая мать, отведя свободной рукой прядь волос с лица. — Фрицерл, малыш, господин нашел маму на улице и привел к тебе, чтобы ты не плакал. А теперь мама будет с тобой всегда-всегда.

Они пили ароматный кофе, и Гордвайлю постепенно становились известны подробности жизни маленькой семьи: что муж Франци работает в большом магазине, продающем пряжу и ткани, что старуха вдова и Франци ее единственная дочь, что она очень слабая и особенно стала слабая после рождения Фрицерла, и т. д., и т. п.

Гордвайль собрался уходить и поднялся с места. Он ущипнул младенца за налитую щечку, а тот схватил Гордвайля за нос неуклюжей ручкой — так было положено начало их взаимной дружбе. Женщины поблагодарили его за все и пригласили по-дружески навещать их время от времени. Затем он простился и вышел.

Было уже около четырех. Гордвайль спустился по лестнице и оказался на улице, тем временем сгустились облака, и стало сумрачно и серо. Сквозь открытое окно в нижнем этаже было видно старуху, гладившую белье. Очки она сдвинула на лоб, и незащищенные глаза ее слезились и были красны. На краю тротуара стоял маленький мальчик и писал на мостовую. Невесть откуда рядом с Гордвайлем рассыпался вдруг хриплый крик, кто-то выводил по-петушиному, словно издеваясь: «Ста-арье, кости-и, вся-якая посу-уда!» Гордвайль огляделся изумленно, поскольку в этот миг никого рядом с ним не было, пока не обнаружил над собой, на подоконнике во втором этаже, клетку с попугаем, снова прокричавшим урок, выученный им с утра у проходивших старьевщиков. Гордвайль усмехнулся и пошел дальше. Он колебался, поехать ли домой или еще немного побродить по улицам. Пронеслось и мгновенно исчезло авто, оставив после себя вонючий дымный шлейф. Унылые негромкие звуки пианино безостановочно лились откуда-то в тихой улочке, навевая сон. Нет, завершил Гордвайль мысль, уже некоторое время вызревавшую у него в подсознании, нет, домой он сейчас не поедет. Да и что ему там делать? Работать — к этому сегодня у него нет никакого желания. Завтра начнется череда постылых дней — эх! Гордвайль махнул рукой, будто отгоняя от себя надоедливую муху. Он вышел на Гумпердорферштрассе в ее дальнем от центра конце, узкую, очень длинную улицу, полную движения. В памяти всплыло смеющееся лицо ребенка, и теплая волна поднялась в его душе. Вот уже несколько лет ему не приходилось бывать с детьми. Ни у кого из его знакомых детей не было. Он вынужден был обходиться теми, что встречались ему на улицах и в городских садах, и наслаждаться ими на расстоянии. Теперь же у него появился новый друг, малыш Фрицерл! Да, он станет заходить туда в свободную минуту. И кто знает, может быть, через год или даже меньше, чем через год, будет и у него… Гордвайль не осмелился додумать до конца эту счастливую мысль, опасаясь, как бы не сглазить… Без всякого намерения он остался стоять на остановке вместе с несколькими поджидавшими трамвай людьми, недолгое ожидание — и трамвай уже мчал его к центру города.