Брачные узы - [29]

— Простите меня, сударыня, и не бойтесь, я провожу вас, куда вы скажете.

Женщина посмотрела на него с благодарностью и подчинилась. Она все еще была очень слаба, ноги ее не слушались, и она всей тяжестью оперлась на руку Гордвайля. Он повел ее очень медленно и, когда они немного удалились от полицейского и сборища зевак, разочарованных тем, что представление окончено и надо расходиться, ласково сказал ей голосом, внушающим доверие:

— Зайдем сначала в сад, чтобы вы могли отдохнуть, сударыня, а потом я провожу вас домой.

Женщина ничего не ответила.

У входа в сад он купил у торговки апельсин, затем провел женщину к свободной скамейке. Сели. Неожиданно Гордвайль страшно смутился. Не знал, что сказать. Стал чистить апельсин и протягивать ей дольку за долькой. «Руки тонкие и ухоженные, вероятно, она из хорошей семьи», — заключил Гордвайль. Он был немного смущен, смущен за незнакомку. Так порой испытываешь стыд за кого-нибудь, кто ведет себя недостойно или говорит скабрезности в компании, к которой ты принадлежишь. Он ждал, что гнев незнакомки выльется сейчас на него в той или иной форме. Пусть бы это произошло побыстрее, чтобы ей полегчало. Но женщина брала у него из рук дольки апельсина и жевала их тихо-тихо, словно через силу, глядя перед собой застывшим взглядом, как будто думая о чем-то далеком или не думая вовсе. Время от времени Гордвайль посматривал на нее украдкой, не произнося ни звука. Вдруг незнакомка повернула к нему голову, взглянула на него и проговорила слабым, но звонким голосом, еле заметно и болезненно улыбнувшись:

— Я доверяю вам, сударь. Я чувствую, что вы порядочный человек. Но — я не осмелюсь… действительно не осмелюсь досаждать вам и отнимать ваше время. Вы ведь не сердитесь на меня?..

— Да нет же, — заверил ее Гордвайль, — это все пустяки! У меня сегодня много свободного времени, и я охотно помогу вам, сударыня.

Женщина продолжала жевать. Она жевала и жевала, без всякого аппетита, как ребенок, которого кормят против его воли. Силы вернулись к ней, по всей видимости, но лицо оставалось очень бледным, цвета старой слоновой кости. Оно было красиво, ее лицо, овальное, нежное, с усталыми карими глазами. Теперь она тихо улыбалась сама себе, как успокоившийся после плача ребенок. Гордвайль испытывал приятное чувство очищения. Он словно прикоснулся к тем тайным струнам, которые связывали его со всеми чистыми и несчастными душами.

Внезапно незнакомка вздрогнула всем телом, будто в лихорадке. Она повернула к нему лицо, на котором застыло дикое выражение сильного, животного страха, и выронила из руки дольку апельсина.

— Я боюсь, — дрожащим голосом сказала она, задыхаясь, — как я боюсь!.. О, о, он убьет вас!.. Наверняка! Он способен на это… он убил мое дитя… он и никто другой… хотел убедить меня, что ребенок умер от дифтерита, но я знаю правду… он убивает всех моих близких… всех, кто желает мне добра… хочет, чтобы я осталась одна на свете… без всякой защиты…

— Что? Кто? Успокойтесь, сударыня, — перебил ее Гордвайль, которому передался ее страх. — Успокойтесь, ничего не будет…

— Нет-нет! Вы не знаете, сударь! Он все видит и все знает… Ах, добрый вы человек, он может прийти сюда — и наверняка убьет вас… он может пройти здесь случайно… Нет, будет лучше, если мы уйдем отсюда сейчас же… Если он только увидит нас вместе!.. Проводите меня домой, сударь! Дома никого нет сейчас, я знаю…

Движения ее вдруг стали очень быстрыми, одним прыжком она вскочила на ноги и потянула Гордвайля за собой.

Гордвайль последовал за ней. Он был сильно напуган, но не воображаемым убийцей, а незнакомкой, показавшейся ему невменяемой. Ее внезапный страх и странные речи создали у него непривычное ощущение — он словно бы перешел грань и оказался в царстве кошмаров и ужасов. Но, может быть, она совсем не помешанная? Может быть, за всем этим стоит какая-то действительная опасность? На секунду он пожалел, что ввязался в эту авантюру, однако ему и в голову не пришло устраниться и исчезнуть под каким-либо предлогом. Торопливо, будто спасаясь бегством, они вышли из сквера; молодая женщина бросала во все стороны испуганные взгляды, словно опасаясь преследователей, и с силой прижимала к себе руку Гордвайля. Но, к его удивлению, чем дальше они уходили от сада, тем спокойней она становилась. Приблизившись к Рингу, она замедлила шаги. Страх, владевший ею минуту назад, казалось, совершенно исчез. Теперь Гордвайль нашел в себе силы спросить ее имя и адрес.

— Фрау Франци Миттельдорфер, — ответила она со странной улыбкой. — Я живу на Нойбаугассе, 27. Нет-нет, сударь, — поправилась она сразу. — Не хочу вам лгать. Мой адрес Штумпергассе, 14. Трамвай шестьдесят первого маршрута.

Гордвайль посмотрел на нее недоуменно и ничего не сказал. Он повел ее к находившейся неподалеку остановке и вошел вместе с ней в вагон, который был почти совсем пустым. Когда они сели, женщина проговорила, словно извиняясь:

— Весенние дни немного утомляют. Это у меня уже третий обморок в этом году. К моему счастью, первые два случились дома. Мама тоже была дома. Я стояла около платяного шкафа, время было после полудня. Хотела одеться и повести ребенка гулять. И вдруг мне показалось, что и комната, и вся мебель сейчас рухнут. Шкаф перекосился и стал падать на меня. Перед глазами вдруг заплясал длинный, острый язычок, темно-фиолетовый. Он норовил коснуться моего лица, что внушило мне невыразимый ужас. После я ничего не видела и ничего не помню. Очнулась на диване с дикой болью в правом локте. Мама стояла рядом. В первый момент я удивилась, что лежу на диване, и хотела встать. Но не было сил, и пришлось полежать еще с полчаса.