Божественная игра - [33]

Вякинов повалился на койку, стараясь закрыть лицо ладонями. Глаза резало, слезы текли ручьем — оказывается, за те двадцать минут он ни разу не моргнул. Их было трое, но они появились неожиданно и у них было хорошее оружие. Все трое не местные, значит, эрзасовцы. То есть, происхождения не местного. Пока что повезло, обошлось. Вякинов с ужасом подумал, каково там часовым — на улице холод до самых костей пробирает, хотя местные к нему привыкли уже. Еще и ветер, мелкий колючий снег метет — и это хуже всего. До рассвета оставалось несколько часов, нужно поспать… Небо, внезапно очистившись от туч, выгнулось полусферой и, хотя и не утратило голубизны, стало прозрачным. Такое ощущение, как будто стоишь, накрытый банкой цветного стекла, и смотришь вверх. А там — человеческие лица! Женщина и мужчина… Часы пролетели быстрее секунд. Вякинов целый день вспоминал свой сон — тот, как ни странно, не истерся из памяти через несколько минут, а прочно засел в мозгу. Вякинов отчетливо помнил стеклянный небосвод и сотню солнц с той стороны. И лица тоже помнил.

* * *

Мирович тряхнул сигарой, сбивая пепел — толстая, шоколадно коричневая сигара чадила не хуже заводской трубы. Но дым не был едким или кислым, как у дешевых сигар, он обладал тонким ароматом сушеных табачных листьев; пах не сгоревшим табаком, а именно листьями. Генрик Торбовский скромно курил сигарету. Представитель возрожденной Речи Посполитой в Совете и одет был скромнее, хотя положение и благосостояние позволяло многое. Торбовский был уже пожилым мужчиной на вид лет пятидесяти, хотя на самом деле ему было почти шестьдесят. Именно таким по мнению правительства Речи Посполитой должен быть политик: солидным, внушающим доверие, с благородной сединой в волосах. Молодость в этом отношении считалась пороком. Глава Совета курил медленно, наслаждаясь вкусом сигары и собственными мыслями. Он весь сиял удовольствием: конечно, одержать победу в политической схватке это даже лучше, чем выиграть в лотерею. Торбовский раздавил окурок в пепельнице.

— Ну, — начал он, — мы добились, чего хотели. Осмелюсь напомнить, что наши агенты…

— Я помню, — оборвал его Мирович, все еще находясь в прострации.

— И?

Надо сказать, Торбовский изрядно побаивался подобных встреч. Речь Посполитая теперь была крупнейшим государством в Союзе — Россия отошла к Северному Союзу. И потому обладала некоторыми льготами: право не допускать иностранцев, например. Да, Речь превратили в настоящую крепость с закрытыми для всех границами. Но Совет не возражал, пока Речь вела себя как дружественное государство. И если бы Совет знал, насколько возросла их военная сила… В общем, у Речи Посполитой были свои соображения насчет Эрзаса.

Мирович оторвал взгляд от потолка.

— Что — и? — переспросил он.

— Оплата. Работа агентов связана с риском для жизни. Поэтому…

Мирович сжал и без того узкие губы.

— Ваши агенты будут вознаграждены. Позже. Это я вам гарантирую. А теперь, если у вас больше нет ко мне…

Торбовский встал, попрощался и вышел из кабинета, сопровождаемый взглядом Мирович. Знал ли он, что двое людей, агентов Речи Посполитой были приговорены самим приказом о направлении в Эрзас и Финляндию? Наверное, нет. На столе перед Мировичем лежала толстая картонная папка с маленькой фотографией в углу и надписью «Скришевичевский П.»

Торбинский медленно шел по коридорам здания, проходя мимо массивных дверей — почти у каждой по два охранника. Достал из кармана пачку сигарет с названием на польском, вытряхнул одну.

Мирович переворачивал одну страницу за другой, скользя взглядом по листам с рукописным и печатным текстом.

Чиркнула зажигалка, взвился крохотный огонек. Торбинский затянулся. Он твердо смотрел вперед — туда, где в конце коридора светлел прямоугольник двери. Остановился на секунду, потом достал из кармана наполовину пустую пачку, скомкал и бросил…

Мирович положил трубку.

До урны было далеко, шагов двадцать — двадцать пять. Торбинский смотрел, как летит тугой комок. Время будто остановилось или нет растянулось, так лучше. Потому что все движения замедлились, звуки исчезли, кроме одного — будто капает вода. Вот, комок приближается к металлическому цилиндру. В холле нет никого, только два охранника у двери и еще один — сзади. Торбинский знал, что через мгновение горячий плевок вонзится ему в спину, и ждал этого с нетерпением. Он мог отойти в сторону, мог… но зачем?

Мирович затянулся дорогой сигарой — такая стоит не менее семидесяти, а то и ста долларов за штуку. Внизу послышался шум колес — БМВ, принадлежащий послу Генрику Торбинскому свернул за угол.

* * *

Свон в сердцах топнул ногой.

— Это ты, Ведьма! — вскричал он. — Ты с самого начала испортила мне ход!

— Как я могу повлиять на ход твоей игры? — спросила в ответ Ведьма, но в голосе ее звенели нотки ехидства.

Да, так написано в Уставе игры — невозможно повлиять на ход другого игрока. Но Ведьма ведь смогла! Как?..

— Твой ход, — сказал Свон и отвернулся.

* * *

Небо уже начало сереть — в этот предрассветный час человеческий сон наиболее крепок. Я обошел кругом низенькое строение со слепыми окошками. Там, внутри, живут наши невольные враги. И мой долг… Стены не деревянные. Жаль, можно было бы поджечь. Что же делать…