В сказочном светлом детском сне
Ждут тебя мельник, портной и шарманщик,
Ждут приключенья и встречи, но раньше
Звезды бенгальские вспыхнут в окне…
Мельник тебе покажет, как делать муку
из ветерка,
Это для сдобы против злобы, чтобы
Каждому по три кулька.
Будет портной без лишних слов ткать кружева
из облаков
И из надежды шить одежду, между
Прочим теплее мехов…
И закружится метелью бал-маскарад,
Тысячи огней-гирлянд,
И чтоб с милой принцессой ты мог танцевать
Шарманщик будет играть…
Видишь, в окне овал луны
Нам улыбается мягко и грустно?
Спи-засыпай, торопись, потому что
Взрослым не снятся волшебные сны… Время пришло, пробил наш час, кончился бал,
но и сейчас
Старый шарманщик, слышишь, как и раньше
Где-то играет для нас
Сказочный вальс.
Юлий Буркин «Колыбельная на Новый Год»
Он шел домой, как всегда, уставший и разбитый. Мечтал только об одном: как сейчас придет, как снимет опостылевшие ботинки, ляжет на диван и ничего не будет делать… Чертыхнувшись, он поменял ключ: всегда путал ключи от верхнего и нижнего замков. В мыслях переигрывал прошедший день. И как он умудряется работать среди таких сволочей? Евгений Дмитриевич, ну пожалуйста, ну вы же лучший специалист… Пропадите вы все пропадом! Сорок лет всего, а уж на работе уважать начали. Рановато. Душой он чувствовал, что уважение не притворное, не видимость, и от этого становилось еще противнее. Дочь сидела на стуле, судорожно комкая окурок в пепельнице. Вот, зараза! — А я думаю, куда это мои сигареты деваются… — проворчал он, стремясь стать в позу. Но не выходило. На самом деле Евгений ничего не замечал, тюфяк. — Да ладно, пап, мне ж уже… — Сколько? — сорвался он. — Ну? Сколько? Дура ты! — Да ты чего? — она выпучила глаза. — Рот закрой! С отцом разговариваешь! Ладно, мать тебя манерам не научила, откуда ей знать — всю жизнь по мужикам бегала. И ты туда же? В шлюхи записалась? — Как ты смеешь! — Смею! — он чувствовал, как свинцовая тяжесть подкатывает к лицу изнутри. Вот, уже уперлась в кожу, давит, давит… — Смею! Она демонстративно схватила сумочку и направилась к двери — он и не думал вставать на дороге. Пусть чешет. Куда пойдет? Все равно домой приковыляет… Ему стало тошно от мысли, что он ее отец, что не смог воспитать как человека, что просто не способен на это. Что не подал личного примера, что женился на такой стерве, какой была ее мать. Пускай идет… Зазвонил телефон. — Алло… — Жень, ты? Узнал? Слышишь, приезжай, у нас тут все. Хочешь, Танюшка на машине подъедет? Она непьющая. — Не хочу. — Ну, тогда своим ходом — дольше ж выйдет! — Приезжать не хочу. — Да ладно тебе. У Сереги сегодня день рождения, забыл что ли? Обидеть хочешь? Короче, через двадцать минут ждем. Давай.
— Оглох?! — крикнул он в трубку. — Не хочу, сказал! — Жека, чего это ты? — оторопело спросили на том конце. — Пошел нахрен… Он бросил трубку, рванул за телефонный провод. Потом несколько секунд смотрел на медные кончики. Упал на кровать, уставился в окно. Там густел вечер, бело-красный зимний вечер. Холод. Сплошной холод, что на улице, что дома… А куда ж это Верка ушла без куртки? Простудится ведь. Впрочем, двумя этажами ниже подружка ее живет. Наверное, туда… Зря накричал, Витька хороший мужик, добродушный. И обидчивый. Может, позвонить да извиниться? Нет, тогда придется ехать, а как раз этого хочется меньше всего. Своеобразная компания, там всегда неловко. Будто стены душат. Встал, наугад схватил кассету, бросил в магнитофон.
Его недавно встретил я, Он мне родня по юности, Сидели, ухмылялися Да стукались две рюмочки.
Встал у окна. Не хотелось ничего. Впрочем, нет, одно желание было. Чтобы какой-нибудь старый и хороший друг, как в песне, которого не видел давно, вдруг позвонил в дверь. Он бы его впустил, нашел початую бутылку коньяка, извлек бы из серванта две рюмки дурацкой коньячной конструкции. И они бы сидели, выпивали, разговаривали. Коньяк бы быстро закончился и Женя взял бы в баре нераспечатанную бутылку «Союз-Виктана». Какой-нибудь СВ-шной. И они бы уже пили и снова разговаривали. Пили бы и курили одну за одной, пускали бы струи дыма в темнеющее окно. И слова бы слетали тогда легко, без лишних затруднений и мыслей. Так, глядишь, и освободился бы от давнего груза, что лежит на душе. Но друга не было. А вечер за окном превращался в ночь. Женя увидел, как Вера выходит из подъезда с подругой. Уже в чужой куртке. На белом снеговом фоне их фигурки выделялись четко, так что, не смотря на темноту, он увидел, как они подошли к «Вольво» цвета «мокрый асфальт», сели и укатили куда-то… Тоска сжала сердце. «Моя дочь — проститутка». От таких мыслей и повеситься немудрено. Женя опять упал на кровать и прижал к лицу ладони. Женя… Какой я Женя? Женя умер, а как жаль… Вдруг дико захотелось вернуться в то время, когда не знал никаких забот и проблем, когда видел только свет. Когда вставал утром и, продирая глаза, смотрел в окно — видел освещенный солнцем противоположный дом. «Мама, сегодня будет хорошая погода…» Глотая невольные слезы, он закрыл глаза. Но продолжал видеть окутанную сумерками комнату так же ясно. Удивляясь, он поворачивал голову вправо, влево — видение не исчезало. Протянул руку вперед… Комната вдруг отодвинулась, ушла вперед. Стала двухмерной, как картина. Странная, ужасно реальная, будто созданная разумом гениальнейшего из художников — Творца. Пальцы уперлись в картину. Она была как стекло — идеально гладкая и прохладная. Невесть откуда взявшийся ветер тронул волосы Евгения. Он обернулся, вздрогнув. За спиной неслышно колыхалось море. Зеленая с легкой примесью синевы вода походила на загустевший кисель. Так выглядит море в период «цветения» водорослей — во второй половине июля. Зеленая, кое-где желтая, пятнами, вода и такого же цвета дымка над ней. Евгений попытался открыть глаза открыть глаза, решив, что это видение, галлюцинация. Странно… Ветер вновь дохнул напитанным запахом моря теплом. Тронул глазные яблоки. Картина в лиловых сумеречных тонах быстро растворялась в воздухе.
