Глава I
Благословенны дни юности
Лекция по экономической статистике тянулась неправдоподобно долго. Голос ветерана отечественной статистики профессора Бибикова то повышался до восторженных панегирик в адрес предмета его профессионального интереса, то вновь стихал, превращаясь в полушёпот и невнятное бормотание, что-то насчёт нормативных коэффициентов и национальных счетов. Это был наиболее ожидаемый момент, так как позволял полусонной студенческой аудитории в очередной раз впасть в состояние тревожного оцепенения так как, наверное, только избранным уготована честь разбираться в хитросплетениях матрицы Томпсона и Стрикленда.
Пыльные лучи неяркого весеннего солнца, прорвав преграду из ещё немытых после долгой московской зимы оконных стёкол и оставив в них большую часть своего ультрафиолета, принялись неспешно сканировать склонившиеся над развёрнутыми тетрадями головы очень молодых и ещё очень самонадеянных людей, самоотверженно пытавшихся вычленить из загадочного бормотания уважаемого мэтра статистической науки хоть какие-то более-менее понятные ключевые фразы и выводы, которые могли бы пригодиться для ожидавшей их зачётной сессии.
Дело в том, что профессор Бибиков являл собой весьма часто встречающийся в преподавательской среде тип людей, которые с трудом переносили чужое отличное от их собственного мнение. И потому многочисленные пособия, и методички по столь любимой им учебной дисциплине, рекомендованные всезнающим министерством высшего и среднего образования, воспринимались им ничем иным как заблуждение и вредный для усвоения материал.
Своё презрение к систематизированному официальному материалу профессор переносил также и на требования, которым он неукоснительно придерживался при приёме зачёта по своему предмету, сдать который даже лихая студенческая среда считала за высшее проявление ловкости и изобретательности. И самым надёжным приёмом для решения этого сложнейшего вопроса помимо, конечно, высокотворческого списывания считалось умение воспроизвести дословно некоторые профессорские фразы из его лекционного материала.
Рассеянный взгляд Данилы Бекетова, студента четвёртого курса коммерческого отделения факультета международных отношений МГИМО МИД СССР тоскливо скользил по притихшей аудитории, пока не наткнулся на пикантную мизансцену, которую разыгрывали две ранние мушки, запутавшиеся в курчавых волосах добродушного толстяка Коли Марченко, безнадёжно заснувшего сбоку слева на крайнем стуле в том же ряду.
– Нет, эту чушь я никогда не пойму, – тоскливо думал Данила. – И пытаться не стоит. Одна надежда на Надю Соколову и на её волшебную тетрадь. Недаром она садится в первые ряды, чтобы не пропустить ни слова из этой белиберды. Вот уж характер. В школе одни пятёрки, так и здесь ни одного промаха. Ну, невозможно же любить всё подряд и всасывать в себя как пылесос. И не откажет же она мне, в конце концов, переписать эту дурацкую лекцию?
В этом Данила мог и не сомневаться. Надя была его давней знакомой, можно сказать подругой ещё со школьной поры и к тому же одноклассницей, с которой он учился в одной и той же школы с первого класса. Надя была действительно удивительным человеком и не стеснялась всюду и везде быть круглой отличницей. С ней было хорошо и просто. Можно было поболтать о пустяках, или узнать, как и чем живёт театральная Москва. И кто как ни она лучше всех знала, над каким книжным откровением сейчас мается или восторгается столичная окололитературная тусовка. Но вот пригласить её в кино, на спектакль или просто посидеть в кафе как-то всё не получалось.
Данила даже заёрзал на своём стуле от неудобных мыслей, хотя память и хранила пару смазанных неловких поцелуев, которыми он обменялся с Надей на выпускном школьном балу, когда они, сбежав от других после очередного лирического танца, где дамы приглашают кавалеров, уединились в полутёмной классной комнате.
– Да где, же этот звонок? – Данила даже глубоко вздохнул от охватившего его нетерпения. Ему уже надоело развлекать себя наблюдениями за озорными мухами в пышной шевелюре Кольки Марченко, которые, перестав жужжать и, видимо, устав от борьбы друг с другом в стиле нанайских мальчиком, занялись, похоже, более серьёзным делом.
Другим праведным мученикам науки было лучше: и Наде, которая сидела впереди, склонившись над тетрадкой, и чья ладная гладко причёсанная головка высвечивала белым ровным пробором, и увальню Кольке, покойно застывшему в летаргическом анабиозе под гипнотические мантры профессора Бибикова, и даже любовной парочке дрозофил, решивших устроить в Колькиных волосах уютное семейное гнёздышко.
Беспокойство Данилы объяснялось весьма просто. Не далее, как 15 минут назад к нему по рядам доплыла записка от его институтского друга ещё с первого курса Алексея Аксакова и постоянного соперника в общем увлечении большим теннисом, в которой тот сообщал, что ему удалось почти невозможное, а именно зарезервировать на 17.00 один из теннисных кортов в комплексе «Дружба» в Лужниках. Это была удача, так как в Москве число претендентов на свободную теннисную жилплощадь из года в год только увеличивалось.
