Боярин - [33]

Теперь уже уверенно бреду к реке по нашим старым следам. Голову мозолит мысль, что утром так же легко могут пойти вслед за мной и противники. Однако я просто не знаю, куда еще можно отправиться и утешаю себя мыслью о том, что на речном льду след потеряется. Да мне бы только отлежаться в убежище до утра, а там… А что там? Короче, утро, как говорится, вечера мудренее.

Вот только как бы не окоченеть до утра. Сейчас-то, пока двигаюсь, даже взмок. А что будет, когда завалюсь спать? А к утру мороз, наверняка, покрепче долбанет. И никаких реальных способов добыть огонь в голову не приходит.

Так размышляя, добрел до берега. Поскользнувшись на льду, вспомнил, что хотел вырубить себе шест. Тут же дошло, что сабля осталась у врагов. Да и черт с ней. Там, в логове должен валяться мой старый шест, отрубленный от вмерзшего в лед дерева.

Посередине реки останавливаюсь — показался какой-то шорох в том месте, куда направляюсь. Постояв некоторое время и ничего более не услышав, решаю, что это либо снег съехал с веток, либо проскочил какой-нибудь ночной зверек.

Когда, дойдя до противоположного берега, пригнулся, чтобы проникнуть под нависающие надо льдом густые ветви, мелькнула мысль о том, что Меньшиков, возможно, тоже решил вернуться в убежище. Может, это он и шуршал здесь? Может, окликнуть?

Чужой среди своих

Вползаю полностью под прибрежные заросли, и тут мне на голову падает какая-то тряпка. Сзади кто-то наваливается и, сопя в ухо, прижимает ко льду. Судя по ухватившим меня рукам и по сопению, напавших двое. Значит, все же выследили.

Сил сопротивляться нет. Так и лежу прижавшись щекой ко льду. Хорошо хоть тряпку на голову накинули — не так холодно щеке. Кстати, здесь и так тьма почти кромешная, так зачем было на голову что-то накидывать?

— Вяжи его покрепче, ребята, — слышу голос Алексашки. — Чтоб не убег. А то он шустрый, вражина.

— Так может, срубить голову, и вся недолга? — раздается у меня над ухом. — Тады точно не убежит.

— Эт точно, — хохотнув, поддерживает товарища второй, навалившийся на меня. — Без головы оно не видно будет куды бечь.

— Голову срубить успеется. А щас вяжите, говорю, крепче. Уж больно интересный человек этот Дмитрий. Чую, ежели хорошо повыспрашивать, много интересного от него узнать можно. А Петр Лександрыч дюже любит об интересном послушать.

Услышав голос пропавшего спутника, я даже обрадовался. Еще больше обрадовался тому, что он не один, значит, встретил-таки князя. Но когда до меня дошел смысл разговора Алексашки со схватившими меня гвардейцами и я понял, что он меня узнал, и именно меня называет вражиной, то со мной случился конкретный ступор. Я даже не попытался заговорить, чтобы узнать причину столь коварного предательства. Да, именно предательства — так мною было воспринято случившееся. Ведь еще днем я спас этому бородачу жизнь, пусть и ценой зарытого в снегу золота. Золота? Неужели это из-за золота он так со мною обошелся? Может, князь наехал на него за утрату, а он спихнул всю вину на меня и теперь выслуживается? Вот гаденыш! Нет ну, долговязый-то адекватный человек. Он наверняка поймет, что если бы я не грохнул бочонком того бандита, то Алексашку там же и прикончили бы. И золото целехонькое, упакованное в бочонок, врагам бы досталось. А я, получается, и Меньшикова-гаденыша спас, и золото от врагов спрятал в снегу. А меня, значит, как какую-то шпану скрутили и вражиной обзывают? Вот она княжеская благодарность! Мало вас, мироедов, в семнадцатом…

Пока я так рассуждал, приходя в себя от неожиданного пленения, мне связали за спиной руки и куда-то поволокли, не снимая с головы тряпки. Сперва тащили волоком, потом, судя по натужному дыханию, приморились и, несколько раз двинув по ребрам то ли кулаком, то ли ногой, приказали двигаться самому.

Поднявшись, понимаю, что кусты мы миновали, или же вышли в такое место, где ветви не смыкаются, и можно было идти в полный рост. Подталкиваемый конвоирами, бреду увязая в снегу, постоянно спотыкаясь и падая.

— Да снимите вы эту хрень с головы! — восклицаю после того как, в очередной раз упав, получаю чувствительный пинок по ребрам. — Боитесь что ли, что загипнотизирую?

— Савелий, сдерни с него кафтан, — слышу голос Алексашки. — Не то, разобьет голову о какое дерево раньше времени.

— Это с чего же ты так на меня окрысился, Иудушка? — спрашиваю в спину Меньшикову, когда с моей головы сдергивают кафтан.

— Иди, вражина! — получаю в спину чувствительный толчок и падаю лицом в снег. Отплевываясь и думая о том, что с кафтаном на голове падать было комфортней, кое-как поднимаюсь и бреду за княжеским денщиком. Тот даже не оглянулся в ответ на мою реплику.

Впереди виднеются красноватые отблески костра. Вскоре выходим к небольшой утоптанной полянке. У огня сидят четверо. Еще двое идут к нам навстречу.

— Никак поймали? — спрашивает один из них знакомым голосом.

— Поймали, Федор Савелич, — подтверждает Алексашка. — Сам к нам в руки и приперся, вражина.

— Сам ты вражина! — не выдерживаю незаслуженного оскорбления. — Сбежал, бросив меня одного среди…

Не досказав упрек, снова получаю чувствительный тычок и лечу мордой в снег. Ноги цепляются за какую-то ветку, потому падаю плашмя, не успев подогнуть колени или извернуться. Лишь пригибаю голову, чтобы не расквасить нос, и врезаюсь лбом в плотно утоптанный снег. В голове вспыхивает сноп ярких искр и гаснет вместе с моим сознанием.