Бояре, отроки, дружины - [167]

Но такой «служебный» интерес, наверняка, имели со своей стороны и сами бояре, потому что они хотели передавать своим детям не только имущество и деньги, но и свою должность при дворе. В описании посмертного чуда Феодосия, разбиравшемся выше, говорилось, что некий боярин сначала попал у князя в опалу, а потом, благодаря вмешательству святого, получил обратно своё «место» при дворе. Как хорошо известно из источников позднейшего времени, «место» означало позицию в придворной иерархии, дававшую право занимать определённые должности. Сохранение достигнутого «места» было очень важно для бояр, потому что соответствующие должности как бы резервировались за их детьми, а потеря «места» означала «поруху» роду (в этом и был смысл «местничества»). Это упоминание в описании чуда, приложенном к Житию Феодосия, делает вполне вероятным, что такого рода представления начали складываться уже в XI в.

Из показаний Жития Феодосия ясно видно, что и сам боярский статус зависел не только от богатства, и передача его по наследству подразумевала не только сохранение богатства. «Фактор службы» играл не менее важную роль, чем «фактор имущества». Вместе с тем, не надо думать, что этот «фактор службы» имел всегда однонаправленное действие. В примере с боярином Иоанном он направлен на поддержание достигнутого положения при дворе от поколения к поколению. Однако, в других случаях он действовал ровно в противоположном направлении – то есть усиливая социальную мобильность и ротацию в слое знати. На эти случаи обычно и ссылаются сторонники теории «служилой» знати, подчёркивая решающее значение княжеской протекции в продвижении по социальной лестнице.

Действительно, значение княжеской протекции трудно переоценить. О её значении свидетельствует хотя бы, например, защита княжеских людей в «Русской Правде». Вполне вероятным выглядит предположение, что покровительство со стороны князя обеспечивало или, по крайней мере, сильно облегчало вступление в высший слой общества. Прямых подтверждений «обояривания» княжеским указом мы не найдём, но всё-таки князь явно располагал рычагами для возвышения избранных лиц. Во всяком случае, летописец начала XII в. такого рода возвышение рассматривал как само собой разумеющееся, хотя и относил его к далёким временам. В легендарном рассказе ПВЛ об основании Переяславля, помещённом в статью 6500 (992) г., рассказывается, что после победы над печенегами князь Владимир «великимь мужемъ створи» некоего юношу, победившего в единоборстве печенега (а заодно и отца этого юноши)[1059].

Более достоверным выглядит другой пример успешной карьеры благодаря сочетанию протекции князя, случая и личных способностей. Согласно летописным известиям, восходящим к НС (а вполне вероятно, и к более древним слоям летописи), Добрыня, сподвижник того же князя Владимира Святославича, приходился ему дядей по материнской линии. А матерью Владимира и сестрой Добрыни была некая рабыня Малуша, «ключница» княгини Ольги. Происхождением от рабыни, как известно, Владимира попрекала Рогнеда[1060]. Вряд ли холопом был сам Добрыня, потому что летопись сообщает об их с Малушей отце – некоем Малке Любечанине – вроде бы как о лице свободном, но во всяком случае, о Добрыне можно сказать, что он, получив в конце концов должность посадника в Новгороде, сделал карьеру, что называется, «из грязи в князи».

Но личная предприимчивость и княжеское покровительство имели пределы. Фаворитизм – явление, сопровождающее все монархические режимы в истории человечества. Однако из истории также хорошо известно, что те, кто уже имеют власть и, тем более, считают, что они пользуются ею на законных основаниях, не хотят делиться ею с «выскочками»[1061]. В статье ПВЛ 6601 (1093) г. мы видели столкновение интересов разных групп внутри знати – «первая дружина» и некие «уные» в окружении князя Всеволода Ярославича, «смыслении бояре» во главе с Янем Вышатичем и люди, пришедшие в Киев со Святополком из Турова. Те, кто успел укорениться в среде киевской знати и вкусить власть, недовольны возвышением новых элементов и сопротивляются. И симпатии летописцев скорее на стороне «старых» элементов, а не «новых». Справедливо пишет Б. Н. Флоря в связи с этими летописными данными, ссылаясь на аналогии в более позднее время: с приходом новых людей «неизбежно должен был вставать вопрос о распределении посадничеств, о том, кому, местным или пришлым достанутся наиболее богатые и доходные кормления»[1062].

Один пример из середины XII в. показывает, что покровительство князя далеко не всегда могло решить вопрос о принадлежности того или иного лица к боярству. Согласно «Киевскому своду конца XII в., в 1167 г. Владимир Мстиславич, тогда князь владимиро-волынский, «переступи крестъ» своему племяннику Мстиславу Изяславичу, занявшему киевский престол. Сам имея права и виды на киевское княжение, Владимир Мстиславич не хотел отказываться от борьбы за него и сговорился против племянника с берендичами, подчинявшимися Киеву. Заручившись их поддержкой, князь обратился к своим боярам: «посла к Рагуилови Добрыничю и къ Михалеви и къ Завидови, являя имъ думу свою», – однако, те отказались участвовать в его замыслах: «и рекоша ему дружина его: а собѣ еси, кн(я)же, замыслилъ, а не ѣдем по тобѣ, мы того не вѣдали». Разгневавшись на них, князь решил произвести в бояр своих «детских», то есть слуг: «реч(е), възрѣвъ на дѣцкыя: а се будуть мои бояре». Но затем летопись сообщает о полном провале планов Владимира. В частности, поддержать его отказались, в конце концов, и берендечи, узнав, что он не сумел привлечь на свою сторону других князей, и увидев, что он ездит «одинъ и без мужи своих»