Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [38]

В беге я лучше всех тянула женский «марафон» — два кэмэ.

На первенстве Вооруженных Сил СССР в Киеве на своей короткой дистанции «два кэмэ» при табунном старте меня отшвырнули в хвост, за вопиющие спины, но где-то с середины дистанции я стала лихо обгонять соперниц.

На финишной прямой мой тренер из Красноярска Новиков страшно кричал мне, указывая место, где и как мне бежать.

— А я как бегу?! — кричала я в ответ, раздраженная ЦУ, и прибежала к финишу третьей…

— Бегунья с большим гонором, но ни разу не выкладывалась до конца, — вынес приговор мне тренер Новиков Николай Николаевич и добился того, чтобы оставили меня в Киеве на сборах для участия в Первенстве Советского Союза по кроссу.

Никто из знаменитых тренеров не встречал такой дикости, чтобы бегун криком кричал на финишной прямой, теряя силы и время…

Пораженные моим могучим отчаянием и тем, что мне не удалось выложиться на такой резиновой дистанции, как 2000 метров, вершители судеб вежливо включили никому не известную бегунью из далеких степей в список соискательниц чемпионских медалей.

Я не была даже мастером спорта. Ну и что? Пусть выложится вся, пусть учится! Дайте дорогу степному иноходцу!

Никогда в жизни не кормили меня так калорийно, такими замечательными бананами и прочими фруктами. Кормили по науке, и стоила кормежка недешево.

Государственный тренер, простонародно лысый и добрый Ванин относился ко мне со странною заботою:

— Байкалушка! Ваша цель — бежать до финиша последней, чтоб не упасть, не сойти! Само участие в чемпионате решит вашу судьбу. Вы у нас одна такая — отчаянный новичок, чудачка!

И я с остервенением тренировалась с звездами первой величины в чудесном Голосеевском лесу, где разместился наш спортивный лагерь.

В первый же день, тренируя ускорение, я выдавала весь спринтерский норов без остатка!..

Тогда я, конечно, не подозревала, что и у меня есть одно тайное преимущество перед зенитными звездами — это первобытность топорного ядра крылатой натуры…

— Вот она! Вот чертовка! Которая кричала! — радостно хихикал парень в бордовой ветровке, нарочно тыча пальцем в меня.

Этот легкий, необыкновенно жилистый, костлявый парень с высоченным блестящим лбом казался мне похожим на великого русского полководца Александра Васильевича Суворова. Этот парень с суворовским блеском оказался таким же отчаянным новичком на сборище золотых звезд.

Парень-Суворов со светлыми шелковыми реденькими кудерьками с вдохновенным фанатизмом тянул свои десять кэмэ на прикидках, выдавал летящий на заглядение красивейший бег…

Как чутко и зорко мы приглядывались друг к другу, пристально и влюбленно замечали все вокруг! С каким пристрастием мы разглядывали горделиво-снисходительные спины и плечи чемпионов!

— Петр Строганов из Калинина! — и парень-Суворов доверительно пожал мне руку, сунув «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова под мышку. И сразу же после ужина Петр решительно позвал меня на свидание.

Мы — самые глупые, зеленые новички, вечерами бродили в лесу до темноты и, прячась за огромными деревьями, одаривали друг друга самыми сладкими, самыми счастливыми поцелуями. Я тогда еще не красила и без того яркие девичьи губы…

— У-у-у, Чертушка, я бы такую запирал на замок, чтоб до свадьбы не увели! — шепотом стонал юноша и целовал меня своими малиновыми губами с такою чистою, с такою неутоленною страстью невинного аскета, что немели мои опухшие губы. Я вырывалась из желанных объятий моего Суворова, и мы бегом бежали до лагеря, чтобы успеть на отбой… А после на освещенном крыльце Петенька смачно целовал обе мои щеки на ночь.

Так мы тайно сгорали от сумасшедшей влюбленности.

Право, не было на сборищах ни одной такой счастливой, такой окрыленной, такой рискованной бегуньи, как я.

О, полнолунные поцелуи той заботливой любви вовеки не угаснут в моем благодарном сердце!

И вот двадцать пятого сентября наступил великий день мирового испытания…

Пятьдесят две отборные, мировые кобылы табуном стартанули и понеслись жестким сатанинским темпом.

Колдовские шиповки чемпионок и экс-чемпионок всех мастей закидали мое лицо песком и сухой землею.

Я сразу же сбилась со своей тактики бега. Глаза, рот и ноздри разъедала злая отверженная звездная пыль.

И я мчалась за звездными кобылами последней, как заведенная по секундомеру мудрого Ванина, и отчаянно отплевывалась…

На смертельной финишной прямой где-то за спинами зрителей и болельщиков бежал со мною Петр Строганов и пронзительно звал меня по имени, безжалостно рвал свою глотку пуще моего прежнего тренера Новикова, призывая к атаке, как лев свою львицу!

Я собрала остатки вышечеловеческих сил и обогнала падающую, семенящую вершками жертву и доплелась-таки предпоследней.

За финишной чертой я падала, но ко мне подбежал Ванин, мой неистовый парень-Суворов, а врач поднес ватно-нашатырный спирт…

Как больно я хрипела ободранным горлом, точно обточенная тупыми напильниками изнутри! Изо рта лилась серая пена, из глаз текли какие-то физиологические, нашатырные слезы…

Как легко и бережно нес меня на руках мой рыцарь до лагеря! Вопреки запрету тренера — «не сентиментальничать, Строганов!»

Даже ради одного этого стоило лечь плашмя на землю и не вставать…