Бородино - [17]

Я подумал, что на тему «Разум и жизнь», конечно, можно было еще кое-что сказать. Например, что Карл Фридрих Вайцзеккер в той же связи упомянул следующее: европейская культура Нового времени различает в процессе познания теоретическое, рационально-прагматическое и моральное понимание. Теоретическое понимание венчает башня науки, рационально-прагматическое перерастает в широкий спектр техники и экономики, моральное охватывает рациональность прогрессивной политики, правовое государство, поиски истины в свободных публичных дискуссиях, социальную справедливость. Ни одна из этих сфер не предоставляет приюта чувственному восприятию того, о чем идет речь. Когда-то таким приютом была религия. Она и сегодня по-прежнему была бы таким единственным приютом, если бы ее можно было примирить с современным сознанием.

Я мог бы добавить от себя, что в западную тенденцию к повальной материализации всех сфер жизни вносит свой радикальный вклад восточная тенденция, а именно та, которая создала свою религию против всех религий.

Так ландшафт нашей жизни все больше и больше напоминает брошенные земельные угодья: кругом стоят уютные дома, ветер шевелит занавески на окнах, и они развеваются, как флаги, над ухоженными садами, которые аккуратно обрамляют дома; но так или иначе — людей там больше нет.

Но я, честно говоря, порадовался, что не сказал все это вслух, мы и без того уже стали напоминать общество заслуженных учителей, отпочковавшееся от общества сверхчеловеков.

Снова посмотрев на сливовый сад, я представил себе, как тогда, в марте, Баур сквозь открытое окно туалета, во время бритья, например, увидел местность, то есть южный склон Юры со сливовой рощей в придачу отраженным в зеркале в перевернутом виде, а за несколько дней до этого выпал снег, и земля была вся в белых и черных пятнах, дул фён, а этот альпийский ветер будил в душе Баура своего рода астральное пианино, далеко превосходящее по звучанию пианино в красной гостинице; по полноте звука оно могло сравниться с органом, а музыка прилетала не из космического пространства, она лилась из сливовых крон, провозглашая весну, провозглашая жизнь.

Свечи на каминной полке еще горели. Чтобы настроить себя на сон, я некоторое время прохаживался туда-сюда, думая о том, что сон, в свою очередь, можно рассматривать как настройку на смерть. А потом перед глазами явилось видение: я стоял, превратившись в Баура, перед его домом, за самшитовым деревцем. Мартовское утро. Накануне ночью выпал снег, украсив кусты и деревья резным кружевом. Я посмотрел поверх крыши бывшей конюшни на крону липы, возвышавшейся перед домом, где раньше жила Анна. На самой верхушке дерева сидел сарыч. Он повернул голову.

Пламя свечей начинало трепетать, когда я проходил мимо, от этого по окружающим предметам в комнате метались беспокойные тени — в той самой комнате, где Баур со своими домашними проводил довольно много времени, на Рождество например, по утрам, когда выпадал свежий снег, поздними осенними вечерами, когда соседняя липа сбрасывала листья, и они стаями летели к земле, или в летние воскресные дни, когда приезжали в гости Гизела и Фердинанд, и тогда у сарая стоял Фердинандов «Харли-Дэвидсон», поначалу — с коляской, и где они за чашечкой черного кофе, в духоте, вели беседы о видах на урожай пшеницы, о времени, проведенном на острове Рюген, наверное — и о больничном базаре, где Иоганне приходилось изображать Родину, и она ехала на телеге, украшенной летними цветами.

Я увидел Иоганну, стоящую перед зеркалом, которое висело в проеме между окнами, и решил, что ее платье тоже должно быть украшено кружевами ручной работы, и уже представлял себе, как такие кружева будут смотреться среди цветов, где обычно доминирует синий цвет, на фоне которого кружева будут выделяться особенно отчетливо, как и светлые волосы Иоганны.

Мне подумалось, что перед этим зеркалом брился еще отец Баура, причем в известный день — перед своим отъездом в Цюрих, где он, работая, копил свободные дни, чтобы потом, летом, помогать домашним собирать урожай пшеницы. В четыре часа утра он с косой на плече уже устремлялся на пшеничное поле, шагая по полевым тропинкам, срывая колоски, а тем временем в вышине пели жаворонки, они и сегодня поют, пока ветер создает в полях видимость прибоя.

Отец Баура всякий раз во время бритья немного нервничал, зато его сынок испытывал известное облегчение относительно предстоящей нормализации своих жизненных условий. Позже действительно начинали поспевать сливы, плоды, которые, так сказать, замыкают в себе всю тишину из синевы неба. Кстати, скрежет фруктового пресса во дворе у слесаря на повороте улицы способствовал тому, чтобы сделать эту тишину постижимой (временами дополняясь визгом свиньи, ведомой на бойню).

Я вспомнил семейные фотографии, которые показывал мне Баур и на обороте которых Катарина надписала имена и годы рождения изображенных. Люди стояли на фоне декорации, представляющей некий салон, с окнами, картинами, драпировкой, и было подозрение, что настоящие тут только ковер на полу, стулья и столик.

Столик находился в центре оси симметрии. На нем стоял свадебный букет Гизелы, расположившейся несколько позади столика в темном строгом платье с рукавами по локоть, опираясь большим пальцем правой руки о край столика, под ручку с Фердинандом, на котором тоже был свадебный темный пиджак с букетиком цветов на левом лацкане. Фердинанд походил на уланского ефрейтора, переодетого в штатское, времен императора Франца Иосифа, который на тот момент уже полдюжины лет как покоился в гробнице капуцинов в окружении Сисси и своего сына. У Гизелы на голове был веночек.