Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии - [72]

Гирс не мог сомневаться в крайней серьезности обвинения, брошенного ему в лицо обычно дружелюбным и склонным к сотрудничеству англичанином. Сделанный Морье анализ мотивов России был необычайно проницателен. Он правильно прочитал мысли Зиновьева и других создателей персидской политики России. Конечно, Гирс отрицал, что Россия придерживается таких представлений. Он, как прежде Долгоруков, подчеркнул несправедливость соревнования, которое предлагала Англия. «Для России соревноваться с Англией в Персии только на экономическом уровне означает обречь себя на поражение», – сказал он.

За несколько дней до получения в Лондоне депеши с наблюдениями Морье Солсбери, ободренный неутомимым Вольфом, написал своему послу в Санкт-Петербурге, что последний визит шаха привел к возрастанию интереса английского коммерческого сообщества к персидской торговле. Правительство Англии хотело, чтобы материальный и политический прогресс Персии привел к улучшению отношений между Англией и Россией. Солсбери полагал, что возможно достижение общей политики, которую будут осуществлять представители двух держав. Солсбери также выразил уверенность, что существующие расхождения можно устранить при расположенности к примирению обеих сторон. Он предложил, чтобы русское правительство дало указание своему новому посланнику в Тегеране Евгению Карловичу Бютцову (Долгоруков только что был отозван) начать переговоры с Вольфом.

Гирс не был в восторге, но заявил, что он не имеет принципиальных возражений против англо-русского сотрудничества в Персии, но строительство железных дорог, столь дорогих сердцу Вольфа, требует денег. России нужно было построить дома так много железных дорог, что не хватало капитала.

Затем министр вернулся к своему любимому аргументу – неравенству в условиях соревнования между Англией и Россией в гонке, которую предложил в Персии Вольф. Англичане имели капитал, знания, ресурсы любого рода, особенно важные для быстрого развития варварских или полуцивилизованных стран. Ресурсы России в целом отставали от британских, и они были необходимы ей для собственного развития.

Что касается недавней беседы, когда Морье обвинил Гирса в предпочтении того, чтобы Персия варилась в своем собственном соку, пока не пожелает присоединиться к России, Гирс сказал, что Морье «безосновательно укорял его». Он допускал, что такие идеи «существуют в некоторых военных головах». Он, напротив, желал улучшения состояния Персии, но, «будучи там в течение долгого времени в качестве русского Посланника и досконально зная Правительство и влиятельных людей, он мало надеялся увидеть какие-то изменения как внутри, так и снаружи». Морье поддался искушению выяснить, почему в таком случае Гирс «поднял такой шум» из-за открытия Каруна. Гирс ответил, что это произошло из-за «огромного подъема общественного чувства по этому поводу и враждебности атак, которым он подвергся в связи с этой концессией».

Его откровенность была похвальна, хотя следовало объяснить термин «общественное чувство». Гирс, очевидно, говорил об империалистско-экспансионистской прослойке русского общества, которая получила значительное влияние при дворе.

Морье не разделял энтузиазма Вольфа в отношении строительства железных дорог в Персии. Его скептицизм был в значительной степени основан на понимании того, что пожелания русских военных кругов вредны для Англии, а военные (их влияние было очень сильным при дворе Александра III) защищали железнодорожное строительство в Персии, Центральной Азии и на Дальнем Востоке. Будучи проинформированным министерством иностранных дел о предполагаемом соглашении между царем и Вольфом, Морье написал: «Я не могу не опасаться, что в этом случае партия военных, имея на своей стороне Императора, одержит легкую победу над г. де Гирсом и русским Министерством иностранных дел (полагаю, что г. Зиновьев оппозиционно настроен в отношении политики железнодорожного строительства, как и его руководитель) и, хотя они могут встретить большое сопротивление со стороны Министра финансов, это сопротивление, если оно противоречит воле Императора, не приведет к успеху».

Александр III, должно быть, понял или ему доказали, что его неопределенное обязательство перед Вольфом было тактической ошибкой. Он никогда не был другом Англии. Ни его собственные представления, ни его окружение не предполагали сотрудничество с англичанами в Азии. Напротив, он и его ближайшие друзья видели в Англии главного противника России. Спустя несколько недель после его берлинской беседы с Вольфом царю передали сообщение о положении англичан в Индии, подготовленное австрийским консулом в Бомбее и полученное русским послом в Вене. Австрийский консул указал, что положение англичан в Индии было сомнительным. Реакция царя была быстрой: «Чрезвычайно интересно и поучительно для нас. Если при проверке это окажется хотя бы наполовину правдой, мы сможем полностью изменить наш тон на переговорах с Англией по азиатским делам». Ламздорф прокомментировал в своем дневнике, что царь, принявший Вольфа в Берлине, согласившись с его предложениями и выражая желание достичь понимания, теперь внезапно начал говорить об «изменении нашего тона».