Борьба Иви - [55]

И даже если Дэвид жив, размышляла Иви, отбирая у Макса пожёванный тюбик с краской, – то каким он вернётся? Как он её встретит, что он ей скажет? Она не проявила сочувствия, когда он пытался ей рассказать, что такое война на самом деле. Она не дала ему договорить. Она испугалась и убежала, потому что ей было невыносимо слушать, как её смелый, высокий, красивый брат говорит, что ему по-настоящему страшно. А теперь всё будет ещё страшнее: кто знает, какие ужасы довелось пережить Дэвиду в немецком плену. И всё это время, пока он страдает в плену, он вспоминает, что Иви так на него рассердилась, что даже не обняла на прощание…

Здравый смысл подсказывал Иви, что Дэвид уж точно об этом не помнит: у него есть другие заботы и поводы для волнений. Умом она всё понимала – но что делать с сердцем, которое всё равно рвётся на части? По крайней мере, рассуждала она, если Дэвид действительно жив – если он жив, – когда-нибудь он вернётся домой, и у неё будет возможность перед ним извиниться.

Папа воспринял известие о судьбе сына как сигнал к действию. Он написал в министерство обороны, в управление военной полиции, в Красный Крест, отправил запросы во все военные и гражданские организации, где могли хоть что-то знать. Он написал даже королю Георгу, умоляя его о содействии в поисках Дэвида, который был почти ровесником второго сына самого короля, принца Альберта, боевого офицера военно-морского флота. Папа понимал, что вряд ли дождётся ответа на обращение к королю, но через пару недель получил письмо от королевского секретаря – в плотном конверте, на красивой гербовой бумаге, – где было сказано, что к его просьбе отнеслись с должным вниманием и передали все сведения в надлежащее ведомство, и что в эти трудные для страны времена любой подданный Соединённого Королевства может рассчитывать на сочувствие и поддержку Его Величества. Впрочем, особенной пользы это не принесло.

А потом вдруг пришла целая связка писем, переданных через Красный Крест. Может, так просто совпало и письма Дэвида дошли бы до них в любом случае – а может, делу помогли папины непрестанные запросы. Как бы там ни было, письма пришли: надорванные и потёртые на сгибах, написанные плохими чернилами на плохой, рыхлой бумаге. Неровные строчки в чернильных кляксах чередовались с крошечными рисунками: зарисовками из жизни военнопленных, карикатурами на важных, напыщенных охранников, портретами родных, сделанными по памяти.

12 ноября 1917

Дорогие мои,

я даже не знаю, дойдёт ли до вас это письмо. Нам разрешают писать по два письма в месяц (поэтому не обижайтесь, что я пишу сразу всем, а не каждому по отдельности), но товарищи мне говорили, что лагерное начальство запросто может распорядиться не отправлять письма, написанные заключёнными, – в наказание за какие-то воображаемые проступки, а то и вовсе по собственному произволу. Но я всё равно напишу. Тогда я хотя бы смогу представлять, как вы читаете это письмо. Да и делать особенно нечего, если честно. Один из здешних охранников, большой любитель музыки, пытается организовать самодеятельный концерт силами военнопленных. Нас держат в старых казармах в каком-то полуразрушенном замке, тут есть пианино, и на нём даже можно играть, хотя в нём давно поселились мыши. К несчастью, с репертуаром у нас беда: песни, которые знают все, скажем так, грубоваты для исполнения со сцены, – так что наш концертмейстер несколько приуныл.

Даже не знаю, с чего начать. Наверное, надо начать с начала и продолжать, пока не дойду до конца, но вряд ли получится обойтись без отступлений. Я здесь всего третий день, меня перевели в лагерь для военнопленных прямо из госпиталя. Я плохо помню, как меня ранило. Где-то рядом взорвался снаряд, меня отшвырнуло взрывной волной. Сначала я ещё был в сознании, потом отключился и очнулся уже в госпитале, в немецком лазарете. Это было потрясение почище контузии, хотя справедливости ради надо сказать, что заботились о нас хорошо и относились к нам очень по-доброму, хоть мы и враги (я был не единственным пленным британцем). Я совершенно такого не ожидал, особенно после всего, что пишут в газетах о зверствах немцев, которые не щадят никого и добивают раненых на поле боя. Но, наверное, в каждой нации есть и мерзавцы, и достойные люди. Не может же целый народ состоять сплошь из мразей.

Впрочем, лагерь, где нас держат теперь, как раз не красит германскую нацию. Здешнее руководство, кажется, делает всё возможное, чтобы соответствовать хрестоматийному представлению о подлых фрицах. Тут куча правил, совершенно дурацких и мелочных, но обязательных к исполнению и как будто нарочно придуманных для того, чтобы ловить нарушителей и с полным правом над ними глумиться (чем-то напоминает мне школу). Простые охранники, в общем-то, неплохие ребята, даже довольно приятные по большей части, но начальник и коменданты – как есть скоты. Кормят нас паршиво (хотя, говорят, в лагере для рядовых всё ещё хуже), но нам повезло, что есть передачи от Красного Креста, так что держимся исключительно на сухарях.

Вам наверняка хочется знать, как я себя чувствую после ранения. На самом деле вполне неплохо. Руки и ноги целы, голова тоже цела. Рана в правом плече почти зажила. Хирург говорил, там остались осколки, но они мелкие и не причинят мне вреда, так что это не страшно. Правда, сначала там всё воспалилось из-за инфекции, рука распухла до самой кисти, поэтому я так долго и не писал. Надеюсь, я не разучился писать и вы разберёте мои каракули. Хуже всего было с контузией после взрыва: меня буквально подбросило взрывной волной и швырнуло на землю. Я на время оглох и до сих пор плохо слышу, хотя слух потихоньку восстанавливается. Мне говорили, что я несколько дней пролежал без сознания, а потом ещё несколько дней плохо соображал, кто я, где я и что происходит, но всё равно я считаю, что мне фантастически повезло.