Борьба или бегство - [11]

Признать собственную слабость, подтвердить, что какое-то событие меня сильно задело, казалось опасным, ведь такое признание сняло бы защиту и открыло окружающим мои болевые точки. У меня неплохо получалось играть в эти игры, но я всё время опасался разоблачения и внимательно вглядывался в глаза друзей, отыскивая следы недоверия или насмешки.

Так или иначе, с поражениями я худо-бедно разобрался. Но было кое-что гораздо хуже.

Вот я в автобусе, покачиваюсь на задней площадке, вцепившись в липкий жёлтый поручень. У средних дверей стоит Она (шучу, конечно, просто «она»). Зелёный рюкзак с приколотым жёлтым значком, русые волосы, белые наушники, маленький носик. Сосредоточенный взгляд опущен в тетрадку: очевидно, у кого-то скоро контроль в универе. Надо подходить! Но мы же в душном автобусе, моя футболка промокла от пота, лицо и волосы тоже, надо думать, выглядят далеко не лучшим образом… К тому же, может ли серьёзный мужчина ездить в автобусе? Минутку, но она же ездит, значит, для неё это нормально… Но что сказать?!

Нас окружает множество людей, и меня бросает в жар: мой возможный позор увидят все. В этот момент она поворачивает голову и ловит мой взгляд. Не успевая решить, что же делать, машинально опускаю глаза. Тут же чувствую досаду: теперь она видела, что я смотрю и сомневаюсь, а значит, не уверен в себе — уже точно нельзя подходить! Но совесть не даёт мне покоя: ничто не потеряно, я всё ещё могу познакомиться. Тем не менее, я не чувствую задора, наоборот — кажусь себе жалким. Знакомиться надо с улыбкой, а на моём лице застывает страдальческая гримаса. Я морщусь от ненависти к себе и не могу дождаться, когда, наконец, девушка выйдет.

«Остановка — метро Курская». Люди начинают подталкивать друг друга к дверям, дабы убедиться, что никто не забыл, где выход. Девушка уже не смотрит на меня, её занимают более важные дела: как покинуть автобус, сохранив при себе вещи, здоровье и честь. Вот она, прижав к груди тетрадку, спрыгивает на тротуар и бодро удаляется. В первую секунду приходит облегчение, но потом… о, какое презрение к себе я ощущаю потом! Только что я упустил лучшую возможность в жизни — исключительно из-за собственной трусости! Поправить уже ничего нельзя, можно лишь пообещать: такого больше никогда не повторится! Пусть лучше она — другая она — растопчет меня отказом, чем я сдамся без боя.

* * *

После школы я успешно поступил в Бауманку4 на IT-специальность. Родители были так добры, что подарили мне однокомнатную квартиру, и я стал счастливым обладателем собственной жилплощади в Москве. В Бауманке я продолжил заниматься боксом и впервые прыгнул с парашютом. Уже никто из знакомых не мог бы назвать меня трусом, зато некоторые называли смельчаком, экстремалом. Такие характеристики я старался пропускать мимо ушей, дабы не возникало соблазна ослабить хватку.

Во время учёбы на первом курсе, в марте, я познакомился в «контакте» с Надей Фадеевой. Она как раз заканчивала ту же школу, где раньше учился и я. В первом же разговоре Надя преподнесла мне сюрприз.

Оказалось, что она знала обо мне многое, и даже чересчур. Самые громкие конфликты с моим участием были ей известны, а некоторые она даже видела своими глазами. Многое я успел забыть и припоминал только теперь — с её слов. Но, как бы я ни напрягал память, мне не удавалось вспомнить одного — саму Надю.

Больше всего мне было интересно, знала ли она, как меня унижал Глеб, и чем всё закончилось. История была в меру громкая, но не настолько, чтобы о ней узнала вся школа. Я так и не отважился спросить об этом.

Несмотря на обширные познания о моей персоне, Надя не дала мне от ворот поворот сразу, и мы стали переписываться на многие темы. Её взгляды часто оказывались совершенно неожиданными, и мне, привыкшему всё знать лучше других, приходилось прикусывать язык. Мы могли болтать часами, обсуждая учёбу, политику, религию и, конечно же, путешествия. Надя обожала их, и это весьма подкупало — я давно мечтал о дальних странах.

Спустя несколько недель мы начали гулять вместе. Ноги у Нади были длинными и стройными, грудь — маленькой. Прямой изящный нос, пальцы — длинные, как у художников и пианистов: такими девушками восхищаются, им посвящают стихи. Но когда она смотрела на меня открытыми серыми глазами, а округлые щёчки розовели от прогулки и от улыбки, я чувствовал не восхищение, а нежность.

Светлые волосы Надя собирала в хвостик или носила распущенными. Когда при встрече я целовал её в щеку, то всегда удивлялся, какая мягкая и гладкая у неё кожа. Надя часто бывала серьёзна — непривычно серьёзна для симпатичной девушки, — но если уж смеялась, то долго и заливисто, сверкая ровными белыми зубами.

Меня сбивала с толку скрытность Нади. Она отказывалась говорить о семье и прошлых отношениях — как ни крути, а вещи важные. Мне оставалось довольствоваться редкими ростками информации, по которым складывалось впечатление, что в семье не всё гладко, а недостатка в поклонниках нет. Но есть ли среди поклонников кто-то особенный?! Надя лишь смеялась в ответ.

Помимо учёбы Надя занималась рисованием. Она показала мне несколько своих работ. Деревья здесь принимали очертания древних существ, улица закруглялась в бублик, города разбегались по всей планете песочными лабиринтами, люди повисали в воздухе в переплетении ветвей и созвездий, а луна уменьшалась до размеров яблока на столе или, наоборот, растекалась фиолетовым киселём.