Бонсай - [65]

Стефан совершенно вне себя из-за того, что врач, казавшийся другом, дал задний ход и заявил, что для паники нет оснований. Время, дескать, еще есть. Куча времени, чтобы привести в исполнение план самоубийства. А если это непременно должно случиться, у него ведь есть дача?

Пытаюсь объяснить Стефану, что, конечно, не может все идти гладко, больницы, в которых помогают самоубийству пациентов, были бы ужасны. Но Стефан потрясен тем, что все идет не по плану. Он просто зациклен на своем плане. В утешение говорю, что не обязательно ехать в больницу. Мы можем все сделать дома, в квартире. Постепенно мне начинает казаться, что это я собираюсь убить себя.

Врач перезванивает, говорит, что Стефан может приехать и они обсудят все подробности на следующий день во время обхода. Просит Стефана не разглашать, что „подобные переговоры имели место“. Стефан думает, он боится за свое место. Начал-таки понимать, какие последствия может иметь данное им обещание, и осознавать сомнительный характер своих действий.

По-моему, все это очень неприятно, но я не хочу огорчать Стефана. Он и так потрясен. В качестве последнего штриха составляет бумагу о том, что Элин сможет вступить в права наследства только после того, как начнет учебу. Сомневаюсь, что этот документ имеет юридическую силу, но Стефана такая мелочь не останавливает. К тому же он не в курсе, что после него останется только одно наследство — долги.

Стефан встает, одевается, в первый раз со среды. Снимаю постельное белье, которое обещала ему постирать завтра. Он собирает сумку, кладет слоника из Конго и один из моих романов, все они о нас с ним. Больно смотреть, как он навечно покидает свою квартиру. Стефан так привязан к этой однушке с балконом, обустроенному семидесятиметровому кораблю, который он превратил в библиотеку. Все стены от пола до потолка уставлены книгами. Даже над дверями книги. Поставив в комнате перегородку, он устроил себе маленькую спальню, где жил, будто зверь в норе. Первый раз за свою без малого пятидесятилетнюю жизнь почувствовал, что у него есть дом. Чтобы вновь стать одиноким питомцем интерната и хранить дорогие для него вещи в коробке.

По дороге в больницу Стефан снимает в банкомате две тысячи крон. В такси мы держимся за руки. Странная поездка через любимый город, с которым мы уже попрощались. Я полностью вжилась в его роль и отчетливо представляю, как все это напоминает о том, что он видит эти дома и дороги, знакомые ему как свои пять пальцев, в последний раз. А может, он давно утратил способность чувствовать. Может, он передал часть себя мне, чтобы полностью сосредоточиться на выполнении плана.

Такси заехало на подземную больничную парковку. Нас высадили у входа F. Здесь, в подземной бетонной пустыне, среди грубых колонн, под низкими давящими сводами, начинается путешествие на Луну. Как я могу добровольно, без сопротивления, проделать весь путь до этого огромного современного больничного комплекса и передать Стефана словно бандероль со смертником? Поднимаемся на лифте в 121-е отделение. Медсестра провожает нас в хорошо знакомую одноместную палату у входа. Стефан переодевается в казенную больничную робу, превознося до небес качество мягкой хлопковой ткани.

Он лежит в кровати, когда осмотреть его приходит молодой длинноволосый врач. Тот самый, что не сумел сделать укол во время химии. Стефан со снисходительным дружелюбием приветствует его, ничем не обнаруживая прошлого недовольства. Целиком и полностью передал себя в распоряжение больничной машины. Сил для борьбы не осталось. Врач ужасно нервничает и действует с преувеличенным старанием. Осторожно, раболепным тоном спрашивает о симптомах. Измеряет давление, пульс, слушает. Стефан теряет терпение и просит молодого человека прекратить обследование. Он едва жив от усталости после самого долгого дня в своей жизни.

Как только врач удалился, Стефан спросил, не думаю ли я, что тому показалось, будто он слишком здоров для госпитализации. Говорю, что требовать госпитализации — его право. Право пациентов этого отделения. Я сознательно не называю их раковыми больными. Стефан не любит этого слова: „рак“.

Сажусь на высокую больничную кровать. Постепенно Стефан успокаивается. Он рад, что наконец очутился в больнице. Звуки, доносящиеся из коридора, звонки пейджеров врачей, шум вентилятора внушают ему чувство безопасности. Под защитой анонимности. Он один из множества и может отпустить поводья. Под больничной крышей. Дома. Вернулся в интернат своего детства. У него есть кровать, шкаф и те немногие вещи, которые что-то для него значат. Освобожден от привязанности к материальному и повседневных хлопот. Готов стать чистым духом.

Снова и снова возвращается он к холодному мраку школьной спальни. Открытые окна по ночам. С утра — снег на подоконниках. Тяжелый мальчишеский дух. Право сильного.

— Меня повысили, — говорит он, — у меня теперь собственная комната. Прощальный подарок жизни: эксклюзивность и особое отношение. Я, собственно, никогда не хотел быть кому-то в тягость. Здесь, в этих священных залах, людям платят за то, что они обо мне заботятся. Здесь я никому ничего не буду должен. А вы придете как гости, чтобы разделить со мной богатство. Больница дает мне свободу. Свобода всегда была важна для меня. Я ставлю свободу выше любви. Для большинства все как раз наоборот. Я — исключение.