Бонсай - [63]

Стефана разбирает кашель. Съежившись под пледом, не могу согреться. В квартире странная сырость, словно все пространство заполнено невидимым туманом. Мне жаль его мать, младший сын держит ее на расстоянии, не разрешая приблизиться и проводить его до порога. Однако нас разделяют световые годы. Она пользуется сомнительной привилегией непосвященного: жить в счастливом неведении вплоть до наступления катастрофы. И платит за это тем, что оказывается вне узкого круга избранных, утратив для этого круга всякое значение. Наша близкая дружба за время болезни Стефана свелась к минимуму формальностей. „Старушке“ придется следовать своей дорогой. Тайный план Стефана разделил нас, изолировав меня от всех прочих человеческих отношений. Я нахожусь на необитаемом острове, посреди глади морской.

На сей раз (третий) Стефан говорит с коллегой-режиссером. Голосом бодрым и энергичным.

— Жаль, что не смогу присутствовать в понедельник на собрании, уже с утра буду в отпуске. Да, предпочитаю называть это отпуском. Для настроения лучше. А кто нас развеселит, кроме нас самих? Но шутки в сторону. Я рассчитываю на твою поддержку в „Мнимом больном“. У нас ведь есть замечательный актер на главную роль. Она словно создана для него. Лучшая его роль. Я в курсе. Каждый год это говорим. Но меня, как ты знаешь, в основном волнует датская драматургия. С этим надо что-то делать. И я спокойно перекладываю эту проблему на твои плечи. Вижу свет будущего впереди. Что ты имеешь в виду? На этот вопрос, честно говоря, ответить не могу. Люди, вероятно, по-разному устроены. Некоторые начинают задыхаться, теряют голос. Я, как слышишь, нет. Здоров как бык. Меня так просто не возьмешь. Но вернемся к репертуару. Мы оба питаем слабость к Фасбиндеру. Можешь за него выступить? Хочу оставить решение за тобой. Мое мнение тебе известно. А ты по нему своего рода эксперт. Да, это верно. Нам надо заканчивать. У меня дела. Нет, все в порядке. Конечно, в воскресенье вечером тебе нужно быть с семьей. Я, собственно, все уже сказал. На следующей неделе — крайний срок. Спасибо тебе.

Стефан зовет меня и передает прощальные слова коллеги:

— Что бы ни случилось, ты оставил свое имя в истории театра, — и добавляет: — Больше мне нечего желать в этой жизни.

Он совсем обессилел и стал похож на усталого старика. Но никаких признаков страха смерти, который в глубине души я надеюсь с ним разделить. Может, его план не оставляет места такого рода чувствам под этой хрупкой оболочкой. Он ставит телефон на пол, рядом с кроватью. Покончил с последними обязанностями и готов к заслуженному отдыху перед приходом гостей.

И все же, когда телефон звонит, снимает трубку. Он еще жив.

— Ульрик, это ты? Давненько… Да, я тоже. Как дела? В Копенгагене? Отлично. Тогда надо увидеться. Вечером? Хорошо бы, но у меня грипп. Да, ужасная зараза. Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Позвоню, когда встану на ноги. Конечно, до твоего отъезда. Несколько дней, и я приду в форму. Я же никогда не болею. Сейчас? Ну давай, если тебе так удобно. Чтобы ты мог планировать свое время. Может, в субботу или воскресенье? О’кей, в воскресенье. Мне по-всякому удобно. Нет, давай посидим где-нибудь. Где хочешь. Позвони мне утром в воскресенье, и договоримся, где встретиться. Жду с нетерпением.

Неожиданный разговор вернул его к жизни. Он явно наслаждается, назначая встречу по ту сторону смерти, она пока в его руках, он может играть с ней как кошка с мышкой. Ульрик — друг юности, переехавший в Мюнхен и осевший там в качестве хиропрактика. Он в списке тех, кому предназначаются прощальные письма. Стефан решает вычеркнуть его из списка. Вместо этого хочет пригласить на похороны, раз тот все равно находится в городе. Я переношу Ульрика из списка корреспондентов в список гостей. Стефан доволен, что Ульрик придет на похороны. „Он большой талант, знаток жизни и людей. Находка для любого общества“, — говорит Стефан.

Снова телефон. Не успел раздаться второй звонок, как Стефан уже снял трубку. Выхожу из спальни, сажусь на диван с „Ареной“ в руках, любимым журналом Стефана.

— Дорогая моя, как мило с твоей стороны позвонить мне! Ты же знаешь, я в любом случае хотел бы попасть к вам на премьеру, и помешать мне в принципе может только смерть. Но мне было попросту нехорошо. А теперь я ложусь в больницу на серьезное обследование. Не знаю, чем оно закончится. Живу одним днем. Знай только, что я очень много думаю о вас с Франсом и желаю вам всего самого лучшего в этой непростой жизни. Я всегда буду с вами. Помни об этом. Да, я вас тоже люблю. Ну не плачь, девочка. У тебя вся жизнь впереди. Тебе столько дано. Ты станешь великой актрисой. Я не думаю. Я знаю. Могу покинуть тебя с чистой совестью. Готов к полету. Не надо, не бойся. Все будет хорошо. Со мной ничего не случится. Странно говорю? Это потому что я так тебя люблю. И Франса. Передай ему привет и поцелуй.

Голос Стефана дрожит. Прощаясь с ней, он едва не плачет. Единственное проявление слабости за все эти дни. Сморкается и, как бы извиняясь, кричит мне, что эти молодые актеры ему все усложняют своей чрезмерной чувствительностью. Они наверняка догадались, что у него СПИД, хотя официальная версия по-прежнему — лейкемия. Но я не произношу этого вслух. Не хочу отнимать у него эту ложь. Он уже написал им письмо и теперь просит порвать его и выбросить. Считает, что после разговора по телефону письмо будет лишним.