Бонсай - [66]

Сижу с ним до двенадцати. Затем он хочет, чтобы я учила. Отечески напоминает, чтобы отдохнула завтра, раз уж мне не надо с ним возиться. Договариваемся, что мы с Элин придем к нему в пять с курицей. Он дает мне двести крон на такси и говорит: как замечательно быть привязанными друг к другу таким образом. Я знаю, что он имеет в виду под „таким образом“. Мы чувствуем одинаково. Покинув больницу — союзницу Стефана и моего врага, — еду домой. Остальное в тумане.

Понедельник, 1 октября. День седьмой. С утра пораньше звоню Элин, договариваюсь встретиться в три в цветочном магазине на Кёбмеергаде, чтобы купить красивый букет для Стефана. По дороге в больницу сможем зайти ко мне, забрать цыпленка, которого я приготовлю в большой кастрюле, свадебном подарке матери Стефана. Вялая готовность Элин участвовать в плане Стефана, который я сделала своим, разделив с ним ответственность, заставляет меня краснеть от стыда. Не могу сказать ей ничего утешительного. Не может быть ни утешения, ни прошения за то, что мы со Стефаном сделали со своим ребенком.

Без чего-то девять в полном отчаянии звонит Стефан. Он не в состоянии больше находиться в больнице. Всю ночь с интервалом в четверть часа в палату заходила медсестра. Он глаз не сомкнул. После обхода хочет поехать ко мне. Не может оставаться в своей квартире, где прямо перед окнами на лесах снуют рабочие. То, что место действия переносится домой и нам с Эйлин придется принять непосредственное участие в самоубийстве, поразило меня словно удар дубиной по затылку.

Звонит Йоан, говорит, что сильно переживает из-за „ситуации“ и из-за того, что ничего не может сделать. С трудом попрощался со Стефаном, еле сдерживал рыдания, пока не вышел на лестницу. Ему известно, что мы с Элин поедем в больницу на прощальный пикник, потом заночуем вместе и будем ждать звонка из больницы. Но он не знает когда. У меня нет сил объяснять, что план изменился. Говорю, что рада его слышать, позвоню, когда все будет кончено. Увлеченной в круговорот Стефановой смерти, мне нечем его обнадежить. Его скорбь заставляет меня чувствовать себя чудовищем.

Ближе к полудню звонит брат Стефана, очень нервничает. Ему пришло в голову, что пятьдесят — шестьдесят таблеток, возможно, слишком много, учитывая, что Стефан толком ничего не ест. Он опасается, что Стефана стошнит. Вычитал в одной медицинской книжке, что десять — смертельная доза, и полагает, что двадцати — двадцати пяти будет достаточно. Говорит, что хотел бы зайти в больницу к Стефану буквально на пять минут. Обещаю спросить, но думаю, шансы невелики. Он желает видеть только Элин и меня. Мы должны быть последними.

Ему я тоже не сказала, что Стефан вернется домой. Сильно сомневаюсь, стоит ли сообщать Стефану об опасениях брата. До этого момента мне ни разу не приходило в голову, что план может провалиться. Говорю, надо держаться вместе. Даже не знаю, что я имею в виду.

Стефан приезжает на такси в половине двенадцатого. Выхожу, забираю сумку. Он тяжело дышит, вымотан бессонной ночью и отчаянием из-за того, что план меняется. Едва тащится по лестнице. Помогаю ему добраться до дивана. Лицо пепельного цвета, позавтракать не смог. Приношу чай и кусок ржаного хлеба с паштетом и свеклой, в последнее время — это его любимая еда.

За чаем Стефан сообщает, что договорился с врачом: я позвоню ему на следующее утро после того, как мы найдем Стефана мертвым. Тот как раз дежурит, Стефан взял номер его пейджера. Врач приедет сразу, позаботится о доставке в морг и оформлении свидетельства о смерти, чтобы нам с Элин не пришлось нести ответственность за самоубийство. Врач объяснил, что в больнице из-за его плана могут возникнуть неприятности, даже если на дверь повесить табличку „Не беспокоить“. Опытные сестры заметят, что это не сон и что-то не так, и моментально забьют тревогу. В заключение Стефан говорит, что его друг, старший врач-ординатор, судя по всему, рад от него отделаться.

Я окончательно пала духом под грузом изменившейся процедуры самоубийства, мне нечего ему сказать. Глядя на меня, Стефан спрашивает, выдержу ли я. Отвечаю: „Да, потому что хочу“. Может быть, имея в виду „потому что ты хочешь“. Мы слились в одного человека. Проведя рукой по замызганной обивке дивана, он говорит, что его надо почистить и еще его голубую настольную лампу поставить на мой журнальный столик. Я обещаю все сделать, но мне это не по душе.

Решаем съездить к нему домой, когда закончится рабочий день, часа в четыре. В таком случае я смогу закупить все для ужина там. Говорю, что цыпленка не будет, приготовлю бараньи котлеты. Не представляю, как готовить цыпленка без моей кастрюльки. Он переносит разочарование со стоическим спокойствием, заявляет, что всю ночь считал овец, неудивительно, что одна из них родила ягненка. Пока он спит, я тоже прилегла на кровать. Наверное, надо было дежурить возле него в гостиной, но я прониклась нежеланием Стефана, чтобы с ним носились и нянчились.

Мне приходится помочь Стефану дойти до такси. Еле плетется, пошатывается. Его лекарство нарушает проводимость нервных стволов нижних конечностей. Заезжаем в банк. Он хочет снять все деньги со счета и отдать Элин. Но обнаруживается перерасход в двадцать восемь тысяч крон, снимать нечего. К большому нашему облегчению, вернувшись, мы обнаруживаем, что рабочие исчезли.