Большой дом. Пожар - [95]

Она бросила ему эти слова прямо в лицо.

— Хватит! Я не стану тебя слушать, — зарычал Кара.

Он был занят своими мыслями.

Он кое-что замыслил и хотел разработать тщательно продуманный план. Один из тех планов, которые подготовляют исподволь, подолгу дожидаясь приближения назначенного срока. Только такие планы соответствовали его замкнутому характеру, холодной страстности его желаний.

А для этого ему нужно было облечься в броню терпения. Решение уже созрело в нем, долго размышлять не пришлось. Подобно тому как закладывают первый камень, он поставил первые вехи, крепкие и надежные; целый город он построит, где будет господином и повелителем. Уже, можно сказать, и леса возведены. Но он даже самому себе не признавался, что начало уже есть: врожденное недоверие запрещало ему это.

«Берегись, — говорил он сам себе, — кто слишком торопится, потеряет все, даже собственные зубы».

Так шла жизнь. Кара Али посвящал каждую минуту расчетам — стратегии, которую он вырабатывал в глубине своей страшной души. Вот откуда у него был этот угрюмый, неподвижный, алчный взгляд. Кара, казалось, губил все, что приходило с ним в соприкосновение. Он смотрел на мир, и им овладевала безумная жажда стяжательства. Мысленно он уже ворочал огромными богатствами.

Иногда он терял способность обуздывать свои желания. На него нападала лихорадка, и разум уступал место вихрю безумных мыслей. Он с трудом выбирался из этого темного хаоса и мало-помалу возвращался в мир действительности. «Берегись, Кара, — говорил он себе в такие минуты, — не теряй головы!» И снова начинал обдумывать строго проверенные разумом комбинации.

Что такое? Его жена, должно быть, говорит о пожаре? О батраках? Кара вздрогнул; порыв ненависти ослепил его. «Неужели она узнала что-нибудь обо мне? — подумал он. — Или пошел слушок?»

Да, говорили многое и уж, во всяком случае, полагали, что Кара-то знает, кто поджег лачуги феллахов.

Он опять углубился в свои угрюмые и страшные размышления: «На днях она уже делала намеки на то, что я купил у колонистов оливы. Неужели она пронюхала о моих делах, о моих тайнах? Чертовка! Ну, теперь надо смотреть в оба!»

Он сохранял все тот же сонный, бесстрастный вид, в то время как мысли вихрем кружились у него в голове.

Его глаза лихорадочно блестели, зрачки расширились. Мама выдержала взгляд мужа.

— Чего ты добиваешься от Зхур, что ты все время ходишь вокруг нее? — продолжала она. — Что ты смотришь на нее? Нет у тебя, что ли, других дел? Почему ты не идешь своей дорогой, когда видишь ее? Почему не оставляешь ее в покое? Эти мысли надо гнать. Если ты что замыслил, я не допущу…

— Я сказал: хватит!

— Все узнают о том, что я видела, начиная с твоих родных. Узнают, что ты за человек. Бог мне свидетель, никто не помешает мне сказать правду.

Женщина ощутила на своем лице тяжесть огромной руки Кара, его бугристой ладони. Удар оглушил ее, по щекам полились слезы.

— Ты непременно хочешь скандала, — сказала Мама.

Голос ее звучал сдержанно, но в нем слышалась легкая дрожь. Она опять заговорила о феллахах.

— Если тебя видели возле лачуг феллахов, значит ты хотел на них накликать беду. Я только прошу тебя хорошенько подумать. Могут быть большие неприятности.

Кара душил жену, обхватив ее шею рукой. Сперва он стал выкручивать ей запястье. Мама удержалась от крика и резким движением вырвалась. Теперь она не старалась уклониться от его ударов. Он бил ее по лицу, но она, казалось, даже не чувствовала этого. Кара снова схватил ее за руку и стал выворачивать кисть. Она упала на колени. Муж несколько раз ударил ее кулаком по лицу. Мама уже с трудом дышала; разорванная нижняя губа отвисла, и из нее текла кровь.

— Вот видишь, — проговорила она. — Тебе и сказать нечего. Значит, этот умысел у тебя был.

Кара вынул другую руку, которую держал в кармане штанов, и опять начал бить жену. Его лицо стало багровым, жестоким. Он бил и бил, его рука, точно движимая чьей-то посторонней волей, опускалась размашистым резким движением. Он ударял с неожиданной быстротой и гибкостью.

Но им овладевала усталость: теперь его движения стали замедленными. Он продолжал наносить удары, и ему казалось, что каждый его жест длится целые часы. Наконец его рука стала попадать во что-то липкое и горячее.

Он и Мама взглянули друг на друга. Вся эта сцена проходила без особого шума до той минуты, когда женщина упала, попыталась подняться и закричала. Но кровь, наполнявшая рот, заглушила ее крик. Она посмотрела на него своими темными глазами, расширенными от ненависти.

Мама мгновенно и почти без труда поднялась, но осталась стоять, не в силах двинуться с места. Кара видел, что она спокойна, хотя и скована внезапным бессилием. Ему показалось, что он услышал: «Ну, погоди». Но он не был в этом уверен. Платье на груди Мамы было залито кровью. Он ждал: она как будто хотела что-то сказать. Вот она сделала несколько шагов по комнате: хотела сесть. Но упала, распростершись во весь рост на полу.

Зхур в это время снилось, что она бегает среди гор и лесов, где она когда-то гуляла вместе со своей сестрой Мамой. Летом, когда она ложилась в поле, стебли травы, касаясь шеи, щекотали ее, точно мухи. Ею понемногу овладевала приятная истома. Во сне она провела рукой по телу, оно было гладкое, нежное. Глубокий покой охватывал ее, словно волны могучей реки. Ощущения неясные, но светлые, сливаясь, наполняли ее чувством уверенности. Зхур проглотила слюну, но рот остался открытым, пока снова не наполнился. Теперь слюна текла по подбородку. Она вытянула руку и опять начала сонным движением гладить свое тело. Поднявшись по животу, рука легла на груди и потерла их затвердевшие кончики.