Большой дом. Пожар - [85]

Омар и все окружающие уже не могли освободиться от ощущения, что они живут в запретном мире. Мрак окутал этот мир — никто не заметил, как и когда это случилось. И теперь мрак все сгущался, странное оцепенение сковало все, что стремилось жить.

Омару казалось, что он — один из немногих оставшихся в живых и избежавших общей участи.

Готовятся ли обитатели Большого дома, да и все тлемсенцы к последнему бою? Выйдут ли они навстречу заре, которая их неодолимо влечет? Или в конечном счете они навсегда останутся в мире, вынужденном молчать, не доступном свежему воздуху, в мире, который солнце и ветер постепенно опустошают?

Большой дом переживал ту же трагедию, что и весь истерзанный народ.

Вскоре по городу разнеслась весть, что Хамид Сарадж в числе других переведен в концлагерь, находящийся в Сахаре.

— Видали вы такого человека? — спросила Фатима, сестра Хамида Сараджа. — Он странствовал, переезжал с места на место, он был даже за границей. Скитался по разным городам, обошел все деревни и говорил со всякими людьми. Не для собственной выгоды он это делал. Не свой интерес соблюдал. Никогда он не заработал ни гроша! А захоти только, так нажил бы миллионы и был бы у всех в чести и почете.

Она замолчала, как будто ждала отклика на свои слова. Но ни одна из женщин, слушавших Фатиму, не произнесла ни слова.

— И вместо всего этого что он получил? — продолжала она. — Тюрьму!

В ее голосе даже послышалось, как это ни странно, торжество.

— А ведь он ученый человек. Все это знают. Он постоянно поддерживал слабых, всем помогал советами. У него люди набирались мужества, чтобы жить. Всегда он был на стороне бедных. Не боялся властей — смело помогал своим ближним… Чем он провинился? Что можно сказать о таком человеке, как он? И вот он в тюрьме.

— Зачем, моя дорогая Фатима, — спросила Зина, — он вмешивался в дела государства? Чего добиваются все эти коммунисты, националисты и… прочие? Хаджи Месли еще раньше твоего брата почти всю свою жизнь провел в тюрьмах. Пусть нами правит человек в мундире. Какое им до этого дело?

— Вот мы каковы, мусульмане, — сказала другая соседка. — На днях я проходила по улице; торговец сластями ругал покупателя. «Когда научишься есть шоколад, тогда и приходи, тогда я тебе продам. Но не раньше». Бедные мы! Еще не научились есть шоколад, а уже хотим управлять государством.

Женщины расхохотались.

— Соседка, — заявила домовладелица, — пусть бы лучше эти люди работали, поднимали целину, пахали землю, полученную в наследство от предков. Зря они из кожи лезут вон. Ничего из этого не выйдет. Пока арабы возлежали на подушках и потягивали чай, французы работали, они не теряли ни минуты, трудились изо всех сил. И вот теперь наши хотят взять обратно эту землю, говоря: она принадлежит нам! Не надо было позволять французам работать вместо себя: французы тогда ничего бы не взяли. Но арабы покинули свои земли — так незачем теперь требовать их обратно.

— Да, хороши мы! — донесся дребезжащий голос из глубины общей кухни. — Хороши мы! Человек, читавший молитвы на могилах, святой старец, к тому же слепой, был убит среди кладбища! Все вы это знаете. И кем? Мусульманами! Собственными братьями. Видали вы, чтобы христиане убивали христиан, евреи — евреев? Нет, этого не бывает! А людям, которые хотят управлять государством, надо показать вот что…

Переступив за порог кухни, женщина сделала на глазах у всех непристойный жест. Старик Бен Сари, входивший в эту минуту во двор, увидел ее. Женщины загалдели. Бесстыдница снова скрылась в глубине кухни.

Среди всеобщего волнения Фатима бросила:

— Мой брат не сделал ничего плохого, он только хотел прийти на помощь людям.

— Я тебе верю! — сказала Айни.

— Ты говоришь правду, дочь моя, — подала голос старая Айша.

Фатима почувствовала прилив гордости.

— Что он такое теперь? Узник. Сидит за решеткой. Но он никому не сделал ничего плохого.

Бен Сари остановился; он слышал слова Фатимы.

Не обращаясь лично к ней, он громко сказал:

— Арестованные могут предъявить властям больший счет, чем другие. Но суть в том, что нужны виновные. Все мы виновны. Да, все, сколько нас ни на есть. Посадят ли нас под замок или освободят, дело от этого не меняется! Есть замечательные законы. По этим законам мы виноваты уже тем, что живем на свете. Мы оказываемся вне Закона, а тем самым мы против Закона, вот и выходит, что мы заговорщики. Так хочет Закон. Те, которых арестовывают, — заговорщики, они и сами не могут этого отрицать. А законы будут всегда соблюдаться.

XX

Прошла уже целая неделя с тех пор, как Айни безуспешно пыталась сесть в поезд. Она не была уверена, что вообще когда-нибудь сможет уехать. Эра ее путешествий, повидимому, кончилась. И это отразилось на существовании всей семьи. С одной стороны, в доме не было никакой еды, кроме хлеба, да и то не каждый день; с другой — какие-то женщины все чаще приходили и спрашивали Айни. Им передавали через детей или соседок, что ее нет дома. Айни пряталась! Незнакомки являлись с грозными требованиями. С каждым днем они все злее бранились, стоя у дверей Большого дома. Они ведь дали Айни денег на покупки, которые та собиралась сделать в Марокко. Как видно, они проведали, что Айни не может выехать из Тлемсена. Все они приходили требовать обратно свои деньги.