Большой дом. Пожар - [43]

Омар долго бродил по полям; баран Маашу все время следовал за ним, как собачонка. Мальчик отправился к источнику под фиговым деревом, где стал охотиться на птиц из пращи. Приведенный в действие невидимым механизмом, ветер перебирал каждый листок, волнами пробегая по тяжелой, струящейся зелени деревьев. Мальчик подметил, в какое мгновение он возник. После этого ветер шелестел не переставая; Омар слушал его, застыв на месте.

Он подумал о Большом доме, представив его себе жестоким и злым, как всегда. Дом внезапно возник перед ним среди полей и протянул к нему свои щупальца. Осаждая его со всех сторон, злые духи дома отравили сердце Омара своим зловонным дыханием. Это продолжалось одну секунду… Но в эту секунду все казалось ему окрашенным в черные тона.

Однако этот зловещий кошмар рассеялся в легком утреннем воздухе. Ах, впитать бы в себя эти поля, это небо!

Он знал теперь, как делится мир, где проходит граница, по одну сторону которой перестаешь голодать, а по другую чувствуешь голод в самой крови и гнев, закипающий в сердце. Волнующиеся нивы, шелест лесов, звонкий голос источников, зеленый ковер пастбищ служили этой границей, одновременно скрывая ее.

В середине дня жара стала нестерпимой. Мама и Зхур уже накрыли стол к обеду, когда вернулся Омар; они поджидали только его. Карманы у него оттопырились от камней, травы и незрелого миндаля, волосы были украшены листьями; в таком виде он напоминал юного сильфа. Он подошел прямо к миске и взял из нее несколько черных нежных оливок, лоснящихся от масла.

После обеда он побежал к своим товарищам; среди них не было никого из Верхнего Бни-Бублена, все жили в другом Бни-Бублене — поселке сельскохозяйственных рабочих. С этими ребятами приятнее было бродить по полям, от которых шел запах нагретой земли. Мальчики гонялись за животными, убегавшими при их приближении, бросали камни в собак, которые надсаживались от лая, все же не решаясь к ним приблизиться. Издали дети услышали голос пастуха Хашими, ругавшего их. Он пас овец среди сурового одиночества плоскогорья Лалла Сети и все замечал с высоты, оставаясь невидимым. В эту минуту можно было подумать, что его голос раздается с неба.

Мальчики перекочевали в другое место. Они набрали ежевики по обочинам дороги и съели ее, морщась, в тени оврага: кислый сок этих диких ягод вяжет рот. Белые, красные, лиловатые сливы падали на землю в огромном количестве. Они взяли их с собой в запас, завернув в широкие фиговые листья.

Но тут им захотелось диковинных вишен, рдевших в садах колонистов. Кто-то предложил перелезть через забор. Омар воспротивился этому. Он не вор и никогда не будет красть, тем более у европейцев: он хочет прямо смотреть им в глаза. Европейцы, естественно, предпочитают иметь дело с арабами-ворами. Омар же будет поступать и говорить, как мужчина. У остальных детей глаза округлились от удивления. Недовольно ворча, вся ватага удалилась.

Они шли, перескакивая друг через друга — играли в чехарду. Но вдруг остановились как вкопанные: по полю важно шагал аист в поисках червей и жаб. Они запели все разом, обращаясь к нему:

А бешакшак, шак, шак,

Идем на гумно играть,

Дам тебе ячменя,

Длинноногий ты!

Длинноносый ты!..

Среди ребят у Омара был друг — его сверстник Саид. Этот черныш, как никто, умел лазить по деревьям! Не было ветки, пусть даже самой тонкой, за которую он не сумел бы ухватиться с разбега. На глазах у изумленных мальчиков он прыгал по деревьям, как обезьяна. Он то исчезал среди листвы, откуда доносился лишь его смех, то раскачивался на самой высокой развилине. Он танцевал в воздухе, а секунду спустя был уже на земле.

В жилах Омара и Саида текла одинаково горячая кровь. Вместе они не раз нарушали своим шумным появлением сонное оцепенение Бни-Бублена. Глинобитный домик родителей Саида стоял в конце тропинки, ведущей в деревню феллахов. Сидя у двери, Хадра, мать Саида, вертела ручную мельницу, зажатую у нее между колен. Омар не мог себе ее представить иначе, как за этим занятием, причем вся фигура женщины выражала неизменную покорность. Весь день, пока было светло, Хадра молола ячмень, пшеницу, сухой красный перец.

На этот раз хоть мальчики и пришли вечером, она все еще крутила то одной рукой, то другой деревянную рукоятку, приделанную к жернову. Саид прыгнул к ней на плечи, но, даже согнувшись под его тяжестью, она ее бросила молоть. Мальчик обхватил мать за шею обеими руками, но она продолжала работать.

Омар смотрел на ее провалившиеся глаза, на изможденное лицо. Жернов, размалывавший с равномерным шумом зерна, подтачивал силы женщины. Покачиваясь, Хадра напевала хриплым голосом колыбельную сыну, повисшему у нее на спине, словно он был еще младенцем:

В моем саду

Я посеяла семя аниса;

Привлеченные его сладостью

Отовсюду слетелись птицы;

Я прогнала их заклинаниями:

Унылые красные птицы

Не тронут мое дитя.

Обессилев, она растянулась прямо на земле. Глубокая печаль охватила Омара, когда он увидел ее лежащей, как мешок костей. Эта женщина со скорбным выражением лица, вытянувшаяся в полном изнеможении, казалась ему мертвой…

III

Близкое и вместе с тем далекое солнце озаряло поля. Они были наполнены стрекотанием. Гигантский конь подскочил к небу и заржал. Старая земля умолкла. Белой молнией мелькнула грива и исчезла. Одни только кузнечики продолжали без устали буравить тишину.